О сайте    О компании    Тренинги    Форум    Все статьи    ТМ-книга    Поиск    Контакты

	(495) 518 - 54 - 15     (495) 950 - 83 - 85   info@improvement.ru
	Список тем   Последние за: день   неделю   период   Поиск   Правила   Инструкции   Форматирование   Регистрация   Профиль   Модератор

Отрывки из книг 1 http://improvement.ru/cgi-bin/discus/show.pl?14/215

Франческо Петрарка «Эстетические фрагменты» Москва, изд. «Искусство» 1982г.
М. Веллер «Все о жизни»
Алексей Гастев "Поэзия рабочего удара",Москва, изд. "Художественная литература" 1971г.
Журнал "Юный художник"8.1981г.
Вадим Чурбанов "В чьих ранцах маршальские жезлы"
Симон Соловейчик "Час ученичества" Москва,изд."Детская литература" 1986г.
"Нить в лабиринте"Петрозаводск, изд."Карелия"И.М.Верткин "Бороться и искать"
Соломон
Франц Кафка
Ян Парандовский "Алхимия слова",Москва,изд. "Правда"1990г.(стр.114,115,116)
В.А.Сухомлинский «Письма к сыну», Москва, изд. «Просвещение» 1987г
Виктор Франкл "Человек в поисках смысла" Москва, изд. "Прогресс" 1990г.
Михаил Михайлович Громов (Герой Советского Союза) «Через всю жизнь», Москва, изд. «Молодая гвардия» 1986г.
Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г.
Франческо Петрарка «Эстетические фрагменты» Москва, изд. «Искусство» 1982г.
Блез Паскаль («Франсуа де Ларошфуко, Блез Паскаль, Жан де Лабрюйер «Суждения и афоризмы» Москва ИПЛ,1990)
Джон Адаир «Эффективный таймменеджмент» Москва «Эксмо» 2003
Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г
Жан де Лабрюйер «…Суждения и афоризмы» Москва, ИПЛ,1990
Уильям Джемс, из книги «Психология в беседах с учителями»
Валентина Климова «Человек и его здоровье» Москва «Знание» 1990
Фёдор Углов «Само-убийцы!» 1995 http://www.miroslavie.ru/optimalist
Г.С. Альтшуллер «Краски для фантазии» («Шанс на приключение» Петрозаводск, «Карелия» 1991г.)
Роман Колина Уилсона "Паразиты мозга" http://liblist.narod.ru/au869.html
Гилберт Кийт Честертон "О лежании в постели"
Иммануил Кант «О характере как образе мыслей» Собр.соч.т.6.
Карлос Кастанеда « Разговоры с Доном Хуаном»
Полное собранiе сочиненiй В.В.ВЕРЕСАЕВА съ портретомъ автора томъ первый изданiе Т-ва А. Ф. МАРКСЪ въ С.-ПЕТЕРБУРГЪ. 1913. Приложение къ журналу «Нива» на 1913г. «Записки врача»
С.Соловейчик «Учение с увлечением»
А.И.Деникин «Путь русского офицера» Москва изд. «Современник» 1991г.
Сергей Львов «Книга о книге» 1980г.
С.М. Ковалев «Воспитание и самовоспитание» Москва «Мысль» 1986г.
Из интервью с питерским писателем Валерием Поповым
Маслоу А. «Самоактуализация» (Психология личности.Тексты. изд.Моск. университ.1982г.)
В. Франкл «Человек в поисках смысла» Москва изд. «Прогресс» 1990г.
М.Зощенко «Возвращённая молодость»(Комментарии к « Возвращённой молодости»)(есть в 18-й библиотеке в кармане)
Иржи Томан „ Як удосконалювати самого себе” Киiв 1984
Алексей Лосев «Жизнь» (печаталась в журнале «Знание-сила». Есть в 18-й библиотеке в кармане)
А.Ф.Лосев «Дерзание духа» Москва, ИПЛ 1988г.


Отрывки из книг 2(продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/222.html?1082287289

Виктор Франкл (статья из книги «Психология личности.Тексты изд. Московского университета, 1982г.
Вадим Чурбанов «В чьих ранцах маршальские жезлы» Москва, изд. Молодая гвардия» 1980г.
В.Фомин,И.Линдер «Диалог о боевых искусствах востока» Москва, изд.»Молодая гвардия», 1991г.
Алексей Гастев «Поэзия рабочего удара» Москва «Худ.лит.» 1971г.
П.Я Чаадаев «Философические письма» («Письмо второе»(«Цена веков»(«Философические письма», «Апология сумасшедшего», « «Телескопическое» эхо») П.Я.Чаадаев «Молодая гвардия» 1991г.)
«Великие музыканты западной Европы»(составитель В.Б.Григорович) Москва «Просвещение» 1982г.
М. Максимов «О Бруно Беттельгейме» www.lib.ru
Вильгельмъ Вундтъ „Зачатки философiи и философiя первобытныхъ народовъ» 189…
Вэн-Цзы „Познание тайн (дальнейшее учение Лао-Цзы)”Москва „Гаолян” 1999г.
Дневник Марии Башкирцевой (избранные страницы) Москва, изд. «Молодая гвардия» 1991г.
Ф.Х.Честерфилд «Письма к сыну» www.lib.ru
Валерий Куринский «Автодидактика» www.lib.ru
А.Рубакин «Рубакин (Лоцман книжного моря)» Москва, ЖЗЛ«Молодая гвардия» 1967г.
Л.П. Гримак. Резервы человеческой психики.
София Лорен «Женщины и красота», издательство «Вагриус», 2002г.
Х. Ортега-и Гассет «Что такое философия?» Москва, изд. «Наука» 1991г.
Юрий Власов «Стечение сложных обстоятельств», «Искусство быть здоровым» часть 3, Москва «Физкультура и спорт» 1990г.
Марк Твен «44, Таинственный незнакомец», Москва, ИПЛ, 1990г.


Отрывки из книг 3(продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/226.html?1085669214

В.Н. Ягодинский «Ритм, ритм, ритм» Москва, изд. «Знание» 1985г.
А.С.Пушкин «Возражение на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине» 1825г.
В.И.Вернадский «Из дневников 1919-1920гг» www.lib.ru
К.С.Станиславский «Работа актёра над собой» Москва, изд. «Искусство», 1985г.
Масару Ибука "После трёх уже поздно"
Игорь Акимов, Виктор Клименко «О мальчике, который умел летать» http://ksebe.hut.ru/libr/
(книга печаталась в журнале «Студенческий меридиан» в конце 80-х годов)
Н.И. Козлов http://nkozlov.ru/ «Формула личности» изд. «Питер» Санкт-Петербург Москва Харьков Минск 2000г.
Владимир Леви «Искусство быть собой» изд. «Знание» Москва 1991г.
«Книга для медленного чтения» изд. «Новости» Москва, 1994г.
А. Н. Леонтьев («Психология личности.Тексты» изд.Моск. университ.1982г.) «Мотивы, эмоции и личность ( Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. М., 1975, 6)
Олпорт Гордон Вилларт («Психология личности.Тексты» изд.Моск. университ.1982г.)
Д. Н. Узнадзе
(«Психология личности.Тексты» изд.Моск. университ.1982г.)
Алексей Гастев "Поэзия рабочего удара",Москва, изд. "Художественная литература" 1971г.
КАК НАДО РАБОТАТЬ
А. Подводный (каузальное тело)http://www.podvodny.ru/Kabbodies/Chap3.htm
В.В.Вересаев «Живая жизнь» Москва, изд. ИПЛ, 1991г.
Константин Паустовский «Книга о жизни» (есть в 18-й библиотеке в кармане)
Константин Паустовский «Золотая роза» Ленинград, изд «Детлит» 1987г.
Журнал «Физкультура и спорт» (старый ксерокс, год неразборчив, номер 10)
«Тысяча приседаний?» Генрих ЭПП
Гагонин С.Г. «Спортивно-боевые единоборства: от древних ушу и бу-дзюцу до профессионального кикбоксинга» СПбГАФК им. П.Ф.Лесгафта, 1997г.
(Г.Д. Горбунов «Уровни управления в организме и поведении спортсмена»)
ВОЛЕВАЯ АТЛЕТИЧЕСКАЯ ГИМНАСТИКА А.К.АНОХИНА (переписал в году примерно 78-м из журнала «Наука и жизнь»
СИСТЕМА И. МЮЛЛЕРА
О.И.Иванова «Комнатная гимнастика» Москва, изд. «Советский спорт», 1990г.


Отрывки из книг 4 (продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/259.html?1087841347

Леонид Андреев «Рассказ о семи повешенных» (есть в 18-й библиотеке в кармане)
Посвящается Л. Н. Толстому
Вениамин Каверин «Два капитана»
Ганс Селье «От мечты к открытию» Москва, изд. «Прогресс», 1987г.
А. И. Введенский „лекцiи ПСИХОЛОГIИ профессора С.-Петербургскаго Университета А.И. Введенскаго» С.-Петербургъ, Типографiя В. Безобразовъ и Ко. Вас. Остр., Большой пр., 61, 1908
Агата Кристи «Автобиография» издательство «ВАГРИУС», www.vagrius.com (18-я библиотека в кармане)
Симон Соловейчик «Час ученичества» («Учение с увлечением») Москва «Детлит» 1986г.
«Мир и фильмы Андрея Тарковского» Москва, изд. «Искусство», 1991г.
«Андрей Тарковский о киноискусстве
Интервью
Георгий Чичерин «Моцарт» Ленинград, изд. «Музыка», 1987г.
Леонардо да Винчи «Избранные произведения»(в 2-х.томах) Санкт-Петербург «Издательский Дом «Нева» Москва Издательство «Олма-Пресс», 1999г.
Августин Аврелий «Исповедь» Пётр Абеляр «История моих бедствий» Москва, изд. «Республика», 1992г.
Роберт Дилтс «НЛП: управление креативностью» Москва, Санкт- Петербург…изд. «Питер»2003г.
Ярослав Руднянский «Как учиться» Москва, изд. «Просвещение», 1992г.
Януш Корчак «Как любить ребёнка» Москва, ИПЛ, 1990г.
С.В.Мычак «Каратэ - путь к победе» Харьков, РИП «Оригинал», 1993г.
Ф.М.Достоевский «Дневник писателя»1876г. июль-август
Н.В.Гончаров «Гений в искусстве и науке» Москва, изд. «Искусство», 1991г.
Р.Баландин «Вернадский:жизнь, мысль, бессмертие» Москва, изд. «Знание», 1979г.
Симон Соловейчик, сборник «Час ученичества»(«Учение с увлечением») Москва, «Детлит», 1986г.
Кен Кейес «Руководство к достижению высшего сознания» Самиздат (книга времён хиппи)
Хороший сайт с литературой:
http://www.psychology.ru/\library\
Рассел Акофф "Планирование будущего корпорации"


Отрывки из книг 5 (продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/306.html?1088243776

К.А.Абульханова – Славская «Стратегия жизни»(редакция литературы по общим проблемам философии) Москва, изд. «Мысль» 1991г.
У.С. Моэм "Бремя страстей человеческих".
Э. Дюкас, Б.Хофман «Альберт Эйнштейн как человек» журнал «Вопросы философии» 1, 1991г., Москва, изд. «Наука»
Виктор Франкл «Человек в поисках смысла» Москва, изд. «Прогресс», 1990г.
Эккерман И.П. «Разговоры с Гёте» Ереван, изд. «Айастан», 1988г.
Абай Кунанбаев «Книга слов» Алматы, изд. «Ел», 1993г
А.В.Алексеев «Себя преодолеть» (оптимальное боевое состояние…) Москва, изд. «ФиС», 1985г.
Михаил Михайлович Громов (Герой Советского Союза) «Через всю жизнь», Москва, изд. «Молодая гвардия» 1986г.
Мамардашвили М.К. «Философия и личность» (Выступление на Методологическом семинаре сектора философских проблем психологии Института психологии РАН 3 марта 1977 года. См. ЧЕЛОВЕК, М., 1994, № 5. С. 5-19.) http://www.psychology.ru/
И. Кант «Основы метафизики нравственности» (есть в 18-й библиотеке в кармане -2-й диск)
В.Мезенцев «Энциклопедия чудес» Алма-Ата, изд. «Знание», глав ред. Каз. Сов энцикл. 1989г.
Чжугэ Лян и Лю Цзи «Китайское искусство войны», Санкт –Петербург, изд. «Евразия», 2001г.
Симон Соловейчик «Вечная радость»(очерки жизни и школы) Москва, изд. «Педагогика», 1986г.
Януш Корчак «Как любить ребёнка», Москва, ИПЛ, 1990г.
«Фрагменты ранних греческих философов», Москва, изд. «Наука», 1989г.


Отрывки из книг 6 (продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/309.html?1089603303

А.И.Шифман (Комментарии)
ДНЕВНИКИ ЛЬВА ТОЛСТОГО (Собр.соч.в 22-х т., т.22-й)
И.А.Донцов «Самовоспитание личности», Москва, ИПЛ, 1984г.
Игорь Вагин «Психология жизни и смерти», изд. «Питер»(www.piter.com), 2001г.
Рудольф Загайнов «Как осознанный долг»(дневник психолога), Москва, изд. «ФиС», 1991г.
В.В.Столин «Самосознание личности» изд. МГУ, 1983г.
Г.Л. Тульчинский «Разум, воля, успех»(о философии поступка), Ленинград, изд. Ленинградского университета, 1990г.
М.К. Мамардашвили «О философии» журнал «Вопросы философии» 5 , 1991г., Москва «Наука»
Джон Уайзмен «Спецназ: курс индивидуальной подготовки» Москва, изд. ФАИР-ПРЕСС, 2001г.
А.М. Пятигорский «ФИЛОСОФИЯ ОДНОГО ПЕРЕУЛКА, или история ещё не оконченной жизни одного русского философа, рассказанная автором, а также некоторыми другими, более или менее русскими философами» Москва, изд. «Прогресс», 1992г.
А. М. Пятигорский «Вспомнишь странного человека» (общий текст textshare http://textshare.da.ru/ http://textshare.tsx.org/) М., Новое Литературное Обозрение, 1999 (есть в 18-й библиотеке в кармане)

Отрывки из книг 7 (продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/315.html?1090898502

КИРКЕНЕССКАЯ ЭТИКА (журнал «Знание-сила 6, 1989г.)
И. Липсиц. «Секреты умелого руководителя» изд. «Экономика», 1991г.
«…Как контролировать подчинённых
Подготовлено по: Camman К., Nadler D. Hit your control system to your managerial style//Harvard Business Review. 1977.N3 (ЭКО. 1981.№12).
И.М.Верткин "Бороться и искать (о качествах творческой личности)" (сборник "Нить в лабиринте") Петрозаводск, изд."Карелия", 1988г.
А.Б.Селюцкий «КОМУ НУЖНА ТЕОРИЯ РЕШЕНИЯ ИЗОБРЕТАТЕЛЬСКИХ ЗАДАЧ?» (сборник "Нить в лабиринте"(составитель А.Б. Селюцкий)) Петрозаводск, изд."Карелия", 1988г.
Андрэ Моруа «Открытое письмо момлодому человеку о науке жить»
Огюст Роден «Завещание» (пер с фр. Н.И. Рыбаковой) (Дэвид Вейс «Нагим пришёл я…» Москва, изд. «Правда», 1989г.)
Сен-Симон «Мемуары" Полные и доподлинные воспоминания герцога де Сен-Симона о веке Людовика XIV и Регентстве. Избранные главы. Книга 2» Москва, изд. «Прогресс», 1991г.
Константин Паустовский «Золотая роза», Ленинград, изд.«Детская литература», 1987г.
Виктор Франкл "В борьбе за смысл": http://frankl-viktor.viv.ru/cont/frankl/1.html
Виктор Франкл «Человек в поисках смысла»: http://www.krotov.info/spravki/persons/20person/1905frkl.html
и другое у Франкла http://www.newlit.ru/cit/000247.htm , http://heatpsy.narod.ru/zfrank1.html
Свободный человек
Л.Н. Толстой. Из романа "Воскресение"
Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г. «…МОЙ СПОСОБ МЕДИТАЦИИ
Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г. «…КАК ЖИТЬ ЛУЧШЕ И ДОЛЬШЕ

Отрывки из книг 8 (продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/321.html?1092581075

Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г.
Борис Полевой «Повесть о настоящем человеке» Москва, изд. «Детская литература», 1971г.
М.Л.Князева «Ключ к самосозиданию» Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г.
А.Ф. Бойко «Не ждите первого звонка» Москва, изд. ФИС, 1990г. (календарик –пинарик Б.Г. Матвеева)
Из газеты:
«Видит ли курильщик все оттенки голубого неба?»
Герман Гессе «Письма по кругу», Москва, изд. «Прогресс», 1987г. «Благодарность Гёте
Герман Гессе «Паломничество в страну Востока» (есть в 18-й библиотеке в кармане) 1926г.
Герман Гессе «Письма по кругу», Москва, изд. «Прогресс», 1987г. «…Рудольфу Панвицу (Панвиц Рудольф (1881 —1969)—немецкий философ, поэт и эссеист, автор исследования «Западно-восточная поэзия Гессе»)
Стивен Кинг "Как писать книги" 2 главы из книги
Герман Гессе «Письма по кругу», Москва, изд. «Прогресс», 1987г. «О чтении книг
Юрий Борев «Эстетика», Москва, ИПЛ, 1988г.
М.Л.Князева «Ключ к самосозиданию» Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г. «…Что же такое человеческие способности и можем ли мы управлять ими по своему «хотению»?
М.Л.Князева «Ключ к самосозиданию» Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г. «…КТО ЖИВЕТ В КАРТОЧНОМ ДОМИКЕ?
С.Х.Карин(материалы), А.Г.Спиркин(редактура) сборник «В мире мудрых мыслей» Москва, изд. «Знание» 1962г.
Энциклопедия для детей «Аванта+» («Культуры мира» т.21 «Общество» ч.2 ) http://www.avanta.ru/
Эрих Соловьёв «Пуританизм и протестантская этика» (раздел «Реформация»)
Борис Полевой «Оглядываясь на прожитое» (приложение к книге «Повесть о настоящем человеке», Москва, изд. «Детская литература», 1971г.)
Виктор Пекелис «Твои возможности, человек!» Москва, изд. «Знание», 1973г; 1984г(издание четвёртое, переработанное и дополненное)
Алексей Лосев «Дерзание духа», Москва, ИПЛ, 1988г. «…СНАЧАЛА СТАНЬ УЧЕНИКОМ
Л. Зайверт «Ваше время в ваших руках», Москва, изд. «Экономика», 1990г.
А.А.Милтс «Гармония и дисгармония личности», Москва, ИПЛ, 1990г.
Сальвадор Дали «Дневник одного гения», Москва, изд.«Искусство», 1991г.
А.А.Милтс «Гармония и дисгармония личности», Москва, ИПЛ, 1990г. «…условно выделим пять уровней развития личности
«Мир и фильмы Андрея Тарковского» (размышления, исследования, воспоминания, письма), Москва, изд. «Искусство», 1991г.
Андрей Тарковский о киноискусстве (интервью)
«ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ

Отрывки из книг 9(продолжение) http://improvement.ru/discus/messages/14/347.html?1095772808

Е.Головаха, А.Кроник «Психологическое время: удивительные свойства сжиматься и прерываться» Знание —сила. 1983.№ 11. Стр. 19—21, «Популярная психология. Хрестоматия», Москва, изд. «Просвещение», 1990г.
А. Кроник, Е. Головаха
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ: ПУТЕШЕСТВИЯ В «ДАВНО» И «НЕ СКОРО» Знание — сила. 1984. № 2, Стр. 33—34., «Популярная психология. Хрестоматия», Москва, изд. «Просвещение», 1990г.
В. Магун, Л. Эткинд, М, Жамкочьян
ОТ ПОТРЕБНОСТИ — К ПОСТУПКУ Знание — сила, 1987, №7, Стр. 31—33. «Популярная психология. Хрестоматия»(сост. В.В. Мироненко), Москва, изд. «Просвещение», 1990г.
Анатолий Маркуша «Мозаика для делового человека»(для учащихся) , Москва, изд. «Педагогика-Пресс», 1992г.
М.Л.Князева «Ключ к самосозиданию» Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г.
Александр Ломм « "Дрион" покидает Землю» (есть в 18-й библиотеке в кармане)
Фёдор Углов «Из плена иллюзий», Москва, изд. «Молодая гвадия», 1986г.
Г.Л. Тульчинский «Разум, воля, успех»(о философии поступка), Ленинград, изд. Ленинградского университета, 1990г.
Зазорина Татьяна «Комсомольская правда» (на сайте "Комсомолки")http://spb.kp.ru/daily/znai/doc6198/
«Я никому не завидовал»
Дональд Трамп «ДУМАЙТЕ ПО-КРУПНОМУ» http://www.bull-n-bear.ru/articles/?articles=trump1
Стивенс Дж. « Приручи своих драконов (как обратить свои недостатки в достоинства)», Санкт-Петербург, изд. «Питер Пресс», 1995г.
А.А.Кадочников, М.Б. Ингерлейб «Специальный армейский рукопашный бой: Система А.А.Кадочникова», Ростов-на-Дону, изд. «Феникс», 2003г.,
В.И.Дельцов «Почему мне не хватает времени?», Москва, изд. «Эксмо», 2003г., http://www.eksmo.ru/
Фёдор Углов «Само-убийцы!» 1995 http://www.miroslavie.ru/optimalist
Ралф Эмерсон «Нравственная философия», Минск, изд. «Харвест»;Москва, изд. «АСТ», 2000г.
Чак Норрис «Тайная сила внутри нас»Киев, "София"1997г.
Михаил Булгаков "Записки на манжетах". Ранняя автобиографическая проза. Москва, "Художественная литература", 1988, повествование "Самогонное озеро", окончание.
Корней Чуковский «От двух до пяти», Алма-Ата, изд. «Жазушы»,1991г.
«Марина Цветаева об искусстве», Москва, изд. «Искусство», 1991г.

Г.О.Гуревич «Месторождение времени», Москва, изд. «Детская литература», 1972г.

«…Вот почему, глядя на пустую кровать, он спрашивал: «Зачем? Почему?»
Нет, не в день похорон начал он искать ответ. Тогда он ощущал только безнадежную усталость и недоумение. Но недоумение засело в голове, и засело в голове это представление о тайном, злонамеренном, старающемся уничтожить отца. Проблема старости и смерти показалась Дику — совсем еще молодому человеку тогда — очень важной, самой важной на свете. И, оказавшись в Публичной библиотеке (той, где Маркс занимался когда-то), Дик взял в каталоге ящик с карточками книг о старости.
Почти все авторы излагали обычную, самую распространенную в то время точку зрения: существует естественный предел — около 150 лет. Нервная городская жизнь, пыль, бензин, а главное, болезни сокращают срок жизни. Так что до естественной старости никто из нас не доживает. Точка зрения казалась приятной и обнадеживающей. У каждого — запас лет на восемьдесят. Только беги из проклятых городов на чистый воздух, и жизнь устроится сама собой.
В подтверждение приводились факты: действительно, естественная старость в природе не встречается, все умирают от конкретной болезни. Действительно, бывают люди, дожившие до 150 лет. И обратите внимание на кошку: она растет одну шестую часть своей жизни, а пять шестых бывает взрослой. А человек? Растет лет до 25, почти половину жизни вместо одной шестой. Помножим 25 на 6 — получается 150.
Но Дик работал в конторе, имел дело с цифрами, образование у него было математическое, строго логическое, и утешительная логика этих расчетов не показалась ему убедительной.
В самом деле, с каких это пор верхний предел считается нормой? Бывали на свете люди в три метра высотой, не считаем же мы себя недомерками, не доросшими до естественного предела. Есть в Америке несчастный урод в полтонны весом, его таскают на носилках. Но никто не мечтает о таком весе, не считает себя недокормленным скелетом.
И насчет арифметики: почему отношение детства ко всей жизни должно быть одинаковым у человека и у кошки? У других животных оно иное: 1:3 у овцы, 1:5 у лошади, 1 : 10 у слона, 1 :50 у попугая. Возьмем за норму многообещающие цифры попугая. Помножим 25 на 50 — получится естественными предел больше 1000 лет!
На бумаге получится.
И самое главное: что такое естественный предел? По какой причине умирают люди, дожившие до предела? Просто так, без причины? Или естественный предел только псевдоним бога?
Вопрос казался необыкновенно важным. Образ отца еще витал перед глазами. И так получилось, что по воскресеньям, когда сверстники и сослуживцы катили за город с девушками в облегающих брючках, Дик Селдом шелестел страницами в прохладной тиши читальни. Он искал причину старости и смерти.
Двести причин предложила ему биологическая наука XX века.
Отравление кишечными ядами, закупорка сосудов известью, израсходование ферментов, замена благородных тканей соединительными, замена подвижных белков малоподвижными, слипание коллоидов, изнашивание молекул, изнашивание клеток, изнашивание сосудов, нервов, сердца... двести вариантов порчи и изнашивания.
Изнашивание? Ответ как будто правдоподобный. Машины срабатываются, ботинки стаптываются, материал протирается, вода камень точит, разрушает скалы и горы. Казалось бы, и тело наше должно рано или поздно износиться, словно куртка, словно костюм.
Но в том-то и дело (ко времени Дика это было выяснено), что организм не похож ни на куртку, ни на машину, ни на скалу. Скорее, его можно сравнить с рекой. Сегодня, вчера и восемьсот лет назад — во времена Ричарда Львиное Сердце — Темза катила свои воды у подножия Тауэра. Но где вода, в которой купались ратники Робин Гуда? Давно утекла в море. Вода утекла, а река течет. Дожди, родники, тающие снега наполняют ее все снова и снова.
Можно ли сказать, что река изнашивается?
Человек существует в беспрерывном разрушении и самообновлении. Подсчитано, что красные кровяные шарики полностью сменяются за 3—4 месяца, белые — за неделю-две (лучевая болезнь — порождение атомных бомб — помогла это выяснить), все белки—не меньше чем за два месяца, все атомы до единого—за семь лет. Прожив семь лет в Лондоне, Дик уже весь целиком состоит из «английских» атомов, ни одного «южноафриканского» не осталось в его теле. Дик-студент и Дик-мальчик — разные люди. Изменилась форма и сменилось содержание. Только непрерывная последовательность текучих атомов связывает их.
Итак, прожив 28 лет на свете, Дик сменил все атомы четырежды, все белки раз двести. Почему же двести раз полная смена произошла безо всякого изнашивания, а при четырехсотом или пятисотом ремонте неизбежны поломки?
Не Дик придумал это возражение — он вычитал его. Авторы двухсот теорий старения спорили друг с другом. И обилие теорий и легкость опровержения — все говорило, что правда еще не найдена.
Читая, Дик возмущался и радовался одновременно. Возмущало его и бессилие науки и бездействие ее на этом важнейшем направлении. А радовался, потому что его, как всякого ученика, воспитывали в глубочайшем уважении к ученым прошлого. И так много ему говорили о великих умах XIX века, что у него создалось впечатление, будто бы и открывать нечего, кое-что уточнить остается. И вдруг проблема рядом: неизвестно, почему к людям приходит старость.
С особенным удовольствием Дик выписал из одной книги такие слова, несколько преувеличенные, даже сенсационные, в духе рекламной капиталистической прессы:
«Тайну бессмертия откроет тот, кто расшифрует нижеследующую таблицу, объяснит ее логику:
ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ ЖИЗНИ
Амеба — полчаса, несколько часов Черепаха — до 200 лет
Гидра — 10 месяцев Курица — 15—20 лет
Актиния — до 70 лет Сокол — 100 лет
Поденки — несколько часов, дни Заяц — 5—7 лет
Улитка — 7 лет Кошка — 10 лет
Рыбы-бычки — 1—3 года Крыса — до 30 мес.
Горбуша — 1 год Слон — 70—80 лет
Щука — до 267 лет Горилла — 15 лет
Человек — 70 лет
Макроцистия—12—15 тыс. лет
Дуб— 400—500 лет
Рожь, пшеница — 1 лето.
«Тайна бессмертия откроется тому, кто расшифрует...»
Дику представлялось, что он держит в руках секретный план, где крестиком обозначен зарытый клад. Столько вечеров провел он, разглядывая таблицу, прикидывая так и этак, мечтая...
Может быть, долголетие зависит от размера: крупные живут дольше?
Нет, не получается. Щука долговечнее слона.
Может быть, все дело в затрате энергии? Малоподвижные живут дольше?
Нет, не получается. Больше всех энергии тратит человек.
Может быть, все дело в совершенстве. Человек совершеннее других.
Но и актиния, жалкий желудок со щупальцами, живет 70 лет, как человек, и во много раз дольше крысы.
Может быть, нервы — самое слабое место в организме? Ведь известно: все клетки в теле возобновляются, кроме нервных.
Но вот есть живые существа без нервов вообще — амеба, актиния, рожь, дуб. Какой разнобой в сроках жизни — от получаса до пяти веков.
Не дается клад в руки!
Дик начертил таблицу на листе ватманской бумаги, нарисовал на ней зверей, повесил над кроватью вместо картины. Ложась спать, поглядывал на нее, иногда раздумывал, чаще мечтал. Наступит все-таки день, когда он подберет ключ к тайне. Он станет знаменитостью. В газетах метровые заголовки: «Ричард Селдом — кудесник нашего века!» Банкеты, премии, вспышки магния, репортеры с блокнотами... «Расскажите, как вам удалось это? Хотя бы строчку, хотя бы полстрочки! Как вам пришло в голову?»
«Находит тот, кто ищет».— говорит Дик важно.
Он богат, у него особняк, яхта, свой самолет, три машины для выезда. Шесть месяцев в году он путешествует: Америка, Италия, Индия... У дверей особняка драки, плачущие девушки умоляют, стоя на коленях: «Ваша доброта общеизвестна, продлите жизнь моему папе».—«А кто ваш папа? Врач из Южной Африки? Из тех, кто прогнал мою мать, дал ей умереть от аппендицита? Идите прочь, девушка, ваш отец недостоин жить дважды...»
И все-таки Дик нашел ключ.
Это было в 1962 году. Мы называем дату, потому что она имеет значение. В тот год отмечалось 150 лет со дня рождения Дарвина — величайшего теоретика биологии.
Именно Дарвин доказал, что жизнь на Земле эволюционирует: развивается и изменяется, что человек произошел от животных, а не был создан по образу и подобию божьему. Именно Дарвин указал и причину этой эволюции — естественный отбор в условиях борьбы за существование.
Тысячелетиями жрецы всех религий твердили в своих проповедях: «Вот как целесообразно устроен каждый жучок, каждый листок, мурашки, букашки, былинки, травинки! Во всем видна премудрость бога-творца».
Дарвин первым дал объяснение этой премудрой целесообразности. Оказывается, в борьбе за существование только премудрое способно уцелеть. Все нецелесообразное гибнет — вымирает.
Дарвин жил в Англии. Сам он был человек болезненный, с повышенной чувствительностью, тихий, вдумчивый, с умеренными взглядами, хорошо обеспеченный сельский помещик. Но в теории его была взрывчатая сила — антирелигиозная, антидогматическая....
В Америке Дарвин вообще был запрещен в некоторых штатах; в Англии, на своей родине, упоминался с кислой критикой. Дескать, был такой, сыграл роль в свое время, но устарел, давно превзойден, представляет интерес только для историков науки.
Но юбилей есть юбилей, и слава англичанина — это слава Англии. В дни юбилея появились статьи, лекции, книги о Дарвине. Познакомился ближе с его учением и Дик Селдом, постоянно размышляющий о загадках старости. И подумал прежде всего: к старости это не имеет ли отношения?
Может быть, и срок жизни у животных целесообразный? Вот и сказана главная мысль, дарвиновское о старости. Она мелькнула как молния, а дальше пошло наслаиваться, объясняться, и все сходилось одно к одному, все связывалось в один узел.
Прежде всего: какой же срок считать целесообразным, необходимым для сохранения вида?
Нижняя граница определяется без труда. Чтобы вид не вымер, у животного должно уцелеть не меньше двух детей, не меньше четырех
«внуков». Прежде всего животное должно народить достаточное количество потомков.
Не добросердечие, не милость, а холодная жестокость природы проглядывает в этом правиле. Треска откладывает 36 миллионов икринок. Океан не заполнен икрой — это значит, что из 36 миллионов икринок вырастают и дают потомство в среднем две. Для молодой трески жизнь — редкостная удача, вроде главного выигрыша в лотерее. Млекопитающие, которые вынашивают и даже выращивают детей, не нуждаются в миллионных пометах. Пресловутая кошка в течение жизни успевает принести около ста котят, 98 из них гибнет преждевременно, не дожив до старости, В противном случае, все поля и леса были бы заполнены кошками.
Самое разумное, самое совершенное, самое умелое и заботливое в мире животное — первобытный человек — добился рекордной выживаемости, Он рождал примерно десять детей, чтобы обеспечить продолжение рода. Двое (считая упрощенно) доживали до старости, прочие гибли от голода или в зубах диких зверей.
Теперь становится понятным, почему у кошки и человека разное соотношение между периодом роста и всей жизнью. Человек лучше умел добывать пищу, он мог дольше кормить и охранять детей. Кошка не умела добывать так много пищи, раньше бросала своих детей на произвол судьбы. Свою неприспособленность ей приходилось покрывать плодовитостью.
Становится понятным также, почему так трудно было найти логику в таблице продолжительности жизни. Дело в том, что природа не стремится к долголетию, у нее задача другая — сохранить вид. Но к цели ведут разные пути, и природа находит их. Пути эти: плодовитость, ловкость, сила, большой или малый рост, иногда и долголетие. Сокол, например, кладет 1—2 яйца, но зато живет сто лет. У него долгая жизнь уравновешивает немногочисленность птенцов.
Каким же должен быть минимальный срок жизни для человека (первобытного), исходя из интересов сохранения вида? Лет 15—20, чтобы стать взрослым; 20—30 лет, чтобы родить десятерых детей; лет 15, чтобы вырастить последнего. Итого 50—65 лет. Такова, вероятно, была естественная продолжительность жизни в первобытных лесах. Естественная, но не средняя. В лучшем случае только двое из десяти доживали до этого возраста.
Ну, а каков же максимум? Каков верхний предел жизни?
Как это ни удивительно, но те же интересы вида требуют, чтобы животное жило не слишком долго.
Дело в том, что каждый вид, от ничтожного полувещества-полусущества — вируса и вплоть до человека, существует в форме сменяющихся поколений. Смена поколений была «изобретена» природой где-то на очень раннем этапе развития жизни и сохранилась у всех растений, у всех животных. Видимо, она оказалась чрезвычайно полезной. Почему?
Потому что в смене поколений вид совершенствуется (приспосабливается к среде) быстрее. Потому что дети не копия, а улучшенная модель.
Каждое животное, приспосабливаясь к обстановке, меняет свое поведение и форму тела. Но техники знают: не стоит до бесконечности переделывать конструкцию. На каком-то этапе разумнее начать заново. В каждом детеныше природа и начинает заново, объединяя достижения отца и матери.
Однако морально устаревшая модель (родители) старше, крепче, больше ростом. Родители едят ту же пищу, что и дети. Пока лев-отец приносит добычу львятам, он помогает им расти. Когда же львиная семья распадается, лев-отец начинает мешать молодым. Ведь он сильнее, он забирает себе львиную долю. Молодые не в силах прогнать его, не в силах соперничать. И на помощь им приходит природа: она хладнокровно убивает могучего отца. Лев стареет и умирает. Его организм выключает жизнь, чтобы освободить место молодым.
Что же выходит? Смерть — самоубийство организма?
Дик сам был смущен чрезвычайно, когда пришел к такому выводу.
Но природа предоставляла сколько угодно фактов, подтверждающих неожиданный вывод Дика. В особенности у низших животных легко было найти самое откровенное самоубийство.
Например, у поденок. Они живут несколько часов, откладывают яички и умирают. Можно ли говорить об изнашивании, истощении, смерти от голода в течение нескольких часов? Тем более, что личинка той же поденки живет три года. Три года ползает, питается, растет зародыш, а йотом за несколько часов превращение в насекомое, брак, роды и смерть.
Сходно у некоторых рыб — у тихоокеанских лососевых: кеты, горбуши. Год или несколько лет они нагуливают тело в океане, затем все сразу устремляются в реки, откладывают икру и умирают массами. Старость? Какая же старость за считанные дни? Голод? Другие рыбы терпят голод месяцами. Как-нибудь самые сильные могли бы добраться до океана вниз по течению. Нет, просто жизненная задача выполнена, икра отложена, и дальше жить незачем.
То же у некоторых растений. Есть виды бамбука, которые цветут раз в двадцать лет и сразу после этого умирают. И так как в округе весь бамбук зацветает одновременно, цветение считается настоящим бедствием. Вся округа остается без леса, без строительного материала, без одежды, без пищи.
Да что далеко ходить... Ведь и рожь и пшеница — хлеб наш насущный — тоже засыхают, как только осыпались семена. Казалось, почему бы не пожить до холодов? Солнце есть, почва есть, углекислый газ есть. Расти, зеленей, пока не замерзнешь! Но в эти два месяца растение уже не даст семян, а почву будет истощать, отнимая пищу у следующего поколения. Дальнейшее существование бесполезно, даже вредно виду, и колос убирает сам себя из жизни — засыхает.
Но откровенное самоубийство встречается только у тех животных и растений, которые приносят потомство раз в жизни и больше о нем не заботятся. Однако птицы и млекопитающие заботятся о потомстве все. Взрослые нужны детям и после появления на свет. Видимо, поэтому у высших животных (и у человека) самоуничтожение организма принимает другую, завуалированную форму — растягивается на многие годы, чтобы родители успели вырастить и последнего своего ребенка. Это медленное самоуничтожение и есть старость.
Самоубийство! Самоуничтожение! Дик сам себе не верил, с опаской поглядывая на собственное тело. Глаза, уши, мускулы, руки, ноги — все свое, все направлено на сохранение жизни. Но где-то заложена в теле предательская мина, выключатель силы и молодости. Где? Добраться бы до него, вырезать, вырвать, как больной зуб?
Так оказалось, что в мрачных, на первый взгляд, рассуждениях о самоустранении были заложены большие надежды, больше чем в двухстах теориях изнашивания.
В самом деле, изнашивание — вещь как будто нестрашная, но вместе с тем неизбежная. Нельзя избавиться от воздуха и влаги, от ветра, тепла, бактерий, плесени. Конечно, мина замедленного действия опаснее сырости, но зато ее можно вынуть, обезвредить. И тогда...
Тогда, накануне старости, достигнув сорока или пятидесяти лет, люди направляются в ближайшую клинику.
«Сделайте мне селдомовскую операцию»,— просят они.
Выключатель вырезан. И старость не смеет коснуться их.
Люди живут и живут столетие за столетием...
Или же можно будет возвращаться от поздней зрелости к ранней юности, переживать вторую, третью, четвертую молодость, начинать жизнь сначала, исправлять ошибки и глупости первой юности,.
Только пусть они осторожнее переходят улицы на перекрестке, двухсотлетние юноши и девушки, чтобы не потерять все свои будущие жизни.
Слава великому Селдому! Победителю старости и смерти — слава!
На мысе Доброй Надежды, там, где сходятся два океана, высится гигантская статуя сына презираемой мулатки.;
Впрочем, зачем же статуя? Он сам будет жить с продленной молодостью. Самый знаменитый, самый любимый человек на Земле, желанный гость в каждой семье. Угощение в любом ресторане, вагоны подарков из дальних стран, рукопожатия богатырей (столетних), поцелуи благодарных красавиц (пятой или шестой молодости).
Эликсир вечной юности? Сказка? Наивная мечта?
Дик сам не верил, проверял придирчиво, ставил себе каверзные вопросы, старался загнать в тупик. .
В технике есть такое правило: если есть у машины деталь, она может сломаться. Если есть орган в теле, он может заболеть. Где болезни выключателя? Должна быть несвоевременная старость — ранняя или запоздалая.
Но может быть, прославленное долголетие 150-летних старцев и есть эта самая болезнь, на этот раз желанная. Жалко, что она не заразительна. И интересно, почему же умирают в конце концов рекордные долгожители? Второй есть выключатель — запасной — или другая действует причина?
Еще каверзный вопрос: где исключения? Как известно, в природе нет правила без исключения. Старость утвердилась в биологии, потому что смена поколений полезна виду. Всем ли видам полезна? Если нет, должны быть неумирающие породы.
Ответ: неумирающих видов нет, но есть нестареющие. Быстрая смена поколений очень важна для передовых, энергично развивающихся видов, менее важна для отставших безнадежно, для проигрывающих соревнование. Старость ярко выражена у всех зверей и птиц, а у холоднокровных не всегда. Многие рыбы, змеи, черепаха, крокодилы растут до самой смерти (интересно, почему же они умирают все-таки?). У некоторых даже подавлен инстинкт продолжения рода — крокодилы и щуки пожирают свое потомство. Видимо, для этих животных важнее сохранить патриарха, чем освободить место для неприспособленных, плохо защищенных малышей.
Исключение подтверждает правило.
Еще одно сомнение: в природе все взаимосвязано, организм — единое целое. Если стареет весь организм, возможно ли продлить жизнь, воздействуя на один только участочек — на выключатель.
Но если так рассуждать, нельзя вылечить ни одной болезни. В организме все взаимосвязано, и болеет он весь целиком. Однако есть причина заболевания, есть главное звено, и, устраняя причину, ликвидируешь и болезнь. Вот например: при переходе от юности к зрелости главную роль играет гипофиз — желёзка, спрятанная под мозгом. При болезнях гипофиза переход к зрелости задерживается или ускоряется. Правда, ничего заманчивого задержка тут не дает. Получается не продленная юность, а продленный рост: растут руки, ноги, вырастает гигант с крошечной головкой. Если же гипофиз прекращает работу раньше времени, люди перестают расти, остаются коротконогими карликами — лилипутами.
А на переходе от зрелости к старости не гипофиз ли играет главную роль?
Не он ли и есть выключатель?
Вырезать его, и делу конец!
Вот и ключ найден к шифру жизни, вот и тропинка к кладу. От мечтаний кружится голова. Дик ходит гордый, преисполненный почтения к самому себе. Даже намекает одной хорошей знакомой, некоей девушке первой молодости, что положение его изменится очень скоро.
«У вас дядюшка умер в Америке? Вы наследство получите?»— спросила она.
Но потом оказалось, что природа гораздо хитрее и не склонна так просто уступать клады.
Дик прочел об опытах одного биолога, тоже в Англии. Тот отрезал головы личинкам клопов. Результат получился неожиданный. Личинки превращались в клопов, но только малюсеньких.
Иначе говоря: операция ускоряет переход в следующую стадию — из стадии роста в стадию зрелости или же от зрелости к старости. Чтобы удлинить молодость, нужно поддерживать работу выключателя, а не ломать его.
Поддерживать, конечно, труднее, чем сломать.
Все это сложилось в голове не сразу, не так быстро, как изложено здесь. Дик перевернул горы книг, сделал тысячу миль в своей комнате, расхаживая из угла в угол.
И, как назло, когда он выделял время для обдумывания, ничего не получалось. А лучшие мысли приходили в голову в конторе, когда надо было внимательно списывать цифры с арифмометра и демонстрировать начальству деловитость. Это было опасное время, которое газеты называли «трагедией белых воротничков». За полтораста лет до этого появились машины, вытеснившие ручной труд. Это нужное и важное открытие оставило без работы и без хлеба тысячи и тысячи кустарей, они даже ломали машины. В середине XX века входили в технику вычислительные машины, и они, в свою очередь, оставляли без работы средних расчетчиков—«белые воротнички». Дик принадлежал к их числу. И очень не рекомендовалось в такое время допускать ошибки в ведомостях или в рабочие часы заглядывать в какие-то журналы под столом и делать заметки в своей личной записной книжке.
В результате однажды в субботу Дик получил конверт с недельным жалованьем и вежливое извещение о том, что контора не нуждается больше...
Он не огорчился, даже вздохнул с облегчением. Служба тяготила его, отвлекала от желанного чтения. Все равно не стремится он стать бухгалтером, не хочет тратить время на подсчеты чужих доходов. Его призвание — война со старостью. Тут его слава, карьера, его богатство...
И в тот вечер, когда другие неудачники, получившие конверты с отказом от услуг, смывали свое горе горьким пивом, Дик выводил аккуратным своим почерком:
«Выключатель, спрятанный в нашем теле где-то, срабатывает под конец жизни. В технике такие приборы называются реле времени.
Технические реле срабатывают в зависимости от внешнего фактора — от магнитного поля, от электричества, от света, от химического вещества и т. д. В любом реле времени должны быть:
предмет отсчета,
счетчик,
сигнал, идущий от счетчика,
переключатель.
Природе во множестве нужны реле времени. Для того чтобы почки разбухали весной, а листья опадали осенью, чтобы птицы своевременно улетали в Африку, а рыбы своевременно шли в реки метать икру, нужны реле времени. И во всяком е железной необходимостью должны быть:
предмет отсчета,
счетчик,
сигнал, идущий от счетчика,
переключатель.
Безусловно, они есть и в реле старости. Тем самым намечаются четыре дороги к продлению жизни:
воздействие на предмет отсчета — на внешнюю среду,
исправление показаний счетчика,
воздействие на сигнал и воздействие на переключатель.
Есть еще и пятый путь: ремонт разрушающегося организма. Именно этим занимается современная медицина, и мы знаем, как малы ее успехи в борьбе со старостью.
И есть шестой путь, или можно назвать его нулевым: воздействие на наследственность, на весь план строения и развития организма, заложенный в первой клетке зародыша. Но этот путь пригоден в лучшем случае только для будущих поколений. Людям, уже родившимся, он не поможет уйти от старости.
Итак, шесть путей, шесть направлений наступления на старость...!!!»
Дик поставил три точки и три восклицательных знака. Потом запаковал в плотный конверт, надписал адрес: «В Бюро патентов». Он был сыном своей страны и своей эпохи — денежной. Прежде всего он постарался обеспечить прибыль, заявить себя собственником идеи, единоличным собирателем доходов с этой жилы.
Английское Бюро патентов оказалось педантичным, заявку вернуло, в патенте отказало на том основании, что идея — не изобретение. Но Дик не был огорчен, потому что в тот же день пришло письмо из Франции. Там порядки были иные, и Дику выдали патент на идею.
Оставалось ждать: кто купит идею и сколько предложит? Мысленно Дик твердо решил не соглашаться на наличные, только на проценты с дохода, по меньшей мере на 20 процентов.
Деньги нужны были неотложно. Сбережения отца растаяли еще во время болезни, вещи были проданы или заложены, работы не было. Дик ждал. Сидел в своей комнатенке, словно паук, боялся выйти в кафе на угол — вдруг упустит визитера? Раз десять в день спускался по лестнице, чтобы заглянуть в почтовый ящик…»

Г.А.Югай «Общая теория жизни», Москва, изд. «Мысль», 1985г.

«…В процессе отражения от одной системы к другой переходит не вещество, а информация в виде кодированной структуры. Информация — это носитель структуры источника, не сама его структура, а как бы вторичная или воспроизведенная в получателе структура источника. «В известном смысле информация, — считает М. Янков, — это та же структура источника, только «выделенная», «перенесенная», «пересаженная», «воспроизведенная» на новой вещественно-энергетической основе» (Янков М. Материя и информация. М., 1979 с. 274.) Определение информации как воспроизведенной I структуры делает более понятным толкование Н. Винером информации как обозначения «содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему...» (Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958, с. 31.). Винер подчеркнул связь инфор мации и адаптации. Информация как свойство материальной системы воспроизводить, сохранять и использовать структуру другой системы обеспечивает в то же время адаптацию системы к среде. Поэтому сам акт воспроизведения служит процессом адаптации как организации. Система становится адаптивной организацией, когда структура ее выступает носителем активной информации, т. е. является информационной. Информационная структура составляет основу организации отражения и адаптации живого (Подробнее о понятии информационной структуры см Каминский В. И. Методологические проблемы системного подхода к информации. М., Ш77)
Итак, сущностью и мерой организации живых систем является информация, с помощью которой осуществляется их целесообразное функционирование. Целесообразность живых систем имеет как историческую, генетическую, или наследственную (генотипическую), основу в виде информации, так и онтогенетическую основу — информацию в виде фенотипа.
В философско-методологическом плане можно говорить о соотношении материи, движения и организации. Организация была рассмотрена и как организация материального субстрата жизни, и как организация движения, количественной мерой которого является энергия. Стало быть, организация в биологии основана на единстве материи и движения.
Единство материи и движения применительно к живому выражается в организованном характере материально-энергетических процессов жизни, где мерой движения является энергия, а мерой организации — информация. Следовательно, единство материи, движения и организации в биологии выражается в соотношении структуры (материи), энергии (движения) и информации (организации). Вопрос этот требует специального рассмотрения, к чему мы и переходим.
2. Основной принцип биологической организации
Обычно организация в биологии отождествляется с упорядоченностью. Это неверно. Упорядоченность характеризует лишь структурный аспект организации (порядок связи элементов) биосистем и ее количественную сторону (сложность, количество элементов и связей).
Наряду с упорядоченностью (структурой) организация содержит и деятельный момент (функцию), выражением которого является взаимодействие системы со средой и между ее частями. В процессе функционального взаимодействия происходит совершенствование и преобразование упорядоченности (структуры) системы, сопровождающееся возникновением новых качеств. Любая структура потенциально всегда обладает функцией, но актуально реализует ее в процессе развития, направленного на достижение положительного результата, сохраняя при этом саму систему.
Из сказанного следует, что организация живого представляет собой упорядоченную связь элементов, функции которой направлены на достижение определенного полезного результата и сохранение системы. Стало быть, организация живого — это единство структуры (упорядоченности) и функции (направленности). Поскольку для живых систем источником и основой функционирования служит приспособление, функции этих систем — и внешние и внутренние — направлены на достижение полезного результата — приспособления. Поэтому приспособление есть, по П. К.Анохину, основной системообразующий фактор, присущий всем живым объектам. Вывод этот вытекает из всей биологии, и прежде всего дарвинизма, в котором приспособление признается первоисточником всех изменений и организации в живой природе. Как отмечал И. И. Шмальгаузен, «приспособление как форма связи организма с внешней средой по мере эволюции постепенно превращается в наиболее существенные основы самой организации» (Шмальгаузен И. И. Проблемы дарвинизма, с. 127).Поэтому понятие организации в биологии должно включать прежде всего взаимодействие живых систем со средой, в процессе которого формируется их внутренняя организация.
Важно четко различать ламаркистское и дарвиновское понимание взаимодействия (приспособления) организма со средой. Если в ламаркизме оно понимается как прямое и пассивное приспособление организма в ходе индивидуального развития, то в дарвинизме — как активная жизнедеятельность, которая формируется в эволюционном процессе и переходит в наследственный (видовой) опыт. Дарвинисты объясняют способность живых систем к приспособлению их исторической эволюцией. Представители ламаркизма механически «растворяют» организм во внешней среде, сводят его свойства к факторам среды. Сторонники идеализма в биологии отрывают организм от среды и трактуют его организацию как исключительно внутреннее свойство.
В дарвинизме взаимодействие внутренних и внешних факторов развития и организации живых систем впервые получило научное объяснение. Источник и основа организации биосистемы заключены не внутри ее, а во взаимодействии живой системы со средой. «Единицей»,, или «клеточкой», познания организации являются те «средства», с помощью которых формируется сама организация. Таким «средством» выступает присцособительный эффект, или результат деятельности, названный впоследствии П. К. Анохиным основным системообразующим фактором.
Это своеобразная концепция деятельности применительно к биологии. Деятельность — категория социальная, поэтому экстраполяция ее на биологию неправомерна. Речь может идти лишь об аналогии и основанной на ней общей природе методологических оснований исследования основных принципов организации как социальных, так и биологических систем. В плане принципа развития можно сказать, что биологическая жизнедеятельность выступает предпосылкой формирования деятельности. Превращение биологической формы движения в социальную связано с преобразованием биологической жизнедеятельности в деятельность социальную. Жизнедеятельность (приспособление) как специфически биологическое свойство качественно отличается от физико-химических свойств и потому относится к категориям, раскрывающим сущность жизни.
Однако явление приспособления связано и с физическими, и с химическими закономерностями. В приспособлении живых систем специфически проявляется более общий, универсальный закон взаимодействия системы со средой — принцип Ле Шателье: система стремится к изменению путем сведения к минимуму внешнего нарушения. Минимизация нарушающего влияния среды приводит к оптимизации системы.
Этот принцип Ле Шателье сформулировал применительно к химическим системам. В физике де Мопертюи вывел аналогичный принцип: все явления природы подчиняются принципу наименьшего действия. Но принцип экстремальности был сформулирован раньше. Его первыми авторами были философы античности, а более четкую формулировку дали великие философы эпохи Возрождения Николай Кузанский и Джордано Бруно. Последний утверждал: «Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей» (Бруно Дж. Диалоги. М., 1949, с. 291). Это утверждение Дж. Бруно дало основание Гегелю для следующего замечания: «Именно в этих крайностях вещи умопостигаемы и объединяются в понятия...» (Гегель Г. Соч., т. XI. М. — Л., 1935, с. 181).
Действительно, экстремальный принцип является одним из основополагающих принципов теоретического естествознания: «Теория экстремумов Николая Кузанского и Джордано Бруно была создана у самых истоков современного естествознания и послужила теоретической основой для исследования экстремумов сначала в дифференциальном, а затем и в вариационном исчислении» (Асееве В. А. Экстремальные принципы в естествознании и их философское содержание. Л., 1977, с. 14.). На этом принципе основаны фундаментальные идеи и в биологии, например теория естественного отбора Ч. Дарвина. В процессе естественного отбора выживают те особи, которые наилучшим, оптимальным образом могут противостоять воздействиям среды, способны минимизировать ее влияние. Естественный отбор регулирует минимизацию влияния среды и тем самым формирует оптимальную приспособленность выживаемых особей.
Одним из первых авторов, обративших внимание на связь принципов отбора и минимизации, был Г. Спенсер: «С динамической точки зрения «естественный подбор» означает изменение структуры по линии наименьшего сопротивления. Размножение какого-нибудь вида растений или животных в благоприятных для него местностях — это рост в том месте, где противодействующие силы менее интенсивны, чем в других местах. Сохранение разновидностей, которые больше других имеют успеха в борьбе с окружающими обстоятельствами, означает продолжение жизненного движения по тем направлениям, в которых оно наилучше уклоняется от препятствия» (Спенсер Г. Основные начала. СПб., 1897, с. 199.).
Отбор, как регулирующий механизм развития системы в направлении обеспечения наименьшего сопротивления среды, является таким же всеобщим, универсальным фактором, как и принцип наименьшего действия. Эту мысль подчеркивал А. А. Богданов: «Понятие подбора, проложившее себе дорогу раньше всего в биологии, тем не менее... универсально: организационная наука должна применять его по всем комплексам, их системам, связям, границам» (Богданов А. А. Всеобщая организационная наука (тектология), ч. 1. М — Л., 1925, с. 178). Идея эта, как весьма плодотворная, получила поддержку и в наши дни (См. Тахтаджян А. Л. Тектология: история и проблемы. — Системные исследования. Ежегодник. 1971). Экстремальность является основным организационным принципом.
Принцип оптимальности организации биологических систем как основной организационный принцип проявляется в биологии в разных отношениях. Рассмотрим связь эволюционного и индивидуального развития. Здесь принцип оптимальности оказался как бы связующим звеном между естественным отбором и морфологической конструкцией организмов. С одной стороны, «оптимальность означает максимальную жизнеспособность всей популяции в целом» (Розен Р. Принцип оптимальности в биологии. М., 1969-с. 194). С другой стороны, из действия естественного отбора можно вывести принцип оптимальной конструкции органов и их структур. Стало быть, морфология определяется эволюцией. «...Организмы, обладающие биологической структурой, оптимальной в отношении естественного отбора, — пишет Р. Розен, — оптимальны также и в том смысле, что они минимизируют некоторую оценочную функцию, определяемую исходя из основных характеристик окружающей среды. Это чрезвычайно естественное предположение называют принципом оптимальной конструкции» (Там же, с. 18—Ш ).
Принцип наименьшего действия как основной принцип организации получает конкретизацию и в концепции гомеостаза, согласно которой биологические системы представляют собой системы, действующие с помощью отрицательной обратной связи. «Каким же образом концепции гомеостаза связаны с идеями оптимальности?.. Первый и наиболее очевидный факт заключается в том,, что работа регуляторной системы, действующей с помощью отрицательной обратной связи, в точном смысле слова сводится к минимизации одной или нескольких величин, характеризующих отклонение действительного состояния системы от некоторого желаемого состояния» (Там же, с. 128—129. Более подробно о современном состоянии развития концепции гомеостаза см.: Гомеостаз. М., 1976; Саркисов Д. С. Очерки по структурным основам гомеостаза. М., 1977).
Принцип минимизации траты энергии как основной принцип организации в биологии очень четко проявляется и на молекулярном уровне. Он оказался основным принципом взаимодействия структуры (материи), энергии и информации. В отношении живых систем он выражается прежде всего в их структурной организации. Из известных к настоящему времени 106 элементов только 22 постоянно встречаются в живых организмах. На 99% всей массы организма приходится всего четыре элемента: водород, кислород, углерод и азот, а на 1% — все остальные элементы. Так, в организме человека содержится: водорода — 60,3%, кислорода — 25,5, углерода — 10,5, азота -- 2,42% и.т. д. Кроме того, живые системы из элементов земной коры и атмосферы выбирают в качестве строительного материала наиболее легкие. Например, кислород — самый тяжелый из преобладающих элементов живой материи, однако он самый легкий из преобладающих элементов земной коры.
Предбиологический отбор минимизирует молекулярную структуру, из которой возникает живое, как по количеству элементов, так и по их весу. Этим достигается минимизация объема. Так, объемы, в которые укладывается, вмещается биоорганизация, почти бесконечно малы. За счет такой миниатюризации обеспечивается минимизация расхода энергии. Чтобы оценить поразительную пространственно-структурную и энергетическую экономичность живых систем, можно сравнить огромные по размерам электронные вычислительные машины, расходующие большое количество энергии, с неизмеримо более малым по объему, но сложным человеческим мозгом, расходующим всего лишь микроватты энергии.
Компактное, миниатюрное по структуре живое способно выдать оптимальную информацию, обеспечивающую энергетическую экономичность. Хотя молекулы ДНК — носители наследственной информации — очень велики по сравнению с обычными молекулами, тем не менее они невероятно малы в сравнении с деталями машин, конструируемых человеком. За счет такой миниатюрности и компактности создается универсальный эффект усиления, оптимизации информации. Более миниатюрные структуры обладают возможностью расширения взаимных связей и увеличения на этой основе информации. Так, в 5х10-15г ДНК, содержащейся в ядре оплодотворенной яйцеклетки кита, заключена информация, которой определяется большинство признаков животного весом в 5х107 г. Увеличение информации здесь достигает 22 порядков —- уровень, о достижении которого могут только мечтать специалисты по электронной технике.
Убедительными примерами микроминиатюризации молекулярной структуры живого, способствующей оптимизации информации, служат следующие факты. В одной клетке человека достаточно ДНК для того, чтобы записать текст, содержащий такую информацию, которая в расшифрованном виде может занять 100 толстых томов. Вся наследственная информация, содержащая программу развития организма человека, заключена в 10-15 г вещества. Нуклеотидные структуры как носители единиц — битов информации — во много тысяч раз меньше изобретенных людьми структурных носителей единиц информации. Поразителен тот факт, что объем молекул ДНК, в которых заключена вся генетическая информация современного человека, равен обычной булавочной головке.
Основу микроминиатюризации объема информации структур живого составляет фундаментальная закономерность, которая связана с тем, что минимизация объема молекулярных структур способствует минимизации влияний среды и тем самым сохранению системы в динамическом взаимодействии со средой. Главный выигрыш состоит не столько в самой минимизации объема структур, сколько в возможности усиления связей между элементами структуры и, стало быть, увеличения объема информации.
Речь идет о расширении внутриклеточных структурно-функциональных связей, за счет чего оптимизируется возможность динамического сохранения живой системы.
Минимизация объема информационной структуры сопровождается ростом внутреннего отражения живой системой влияния среды. Оптимизация информации на этой основе способствует экономии расхода энергии. Речь идет о диалектике минимизации и оптимизации, единство и борьба которых составляют суть принципа экстремальности. В силу важности данной проблемы остановимся на ней подробнее.
3. Основное противоречие организации биологических систем
Принцип экстремальности есть частная форма проявления наиболее универсального принципа развития природы — единства и борьбы противоположностей притяжения и отталкивания. Ранее говорилось о притяжении и отталкивании как о сущности движения. Поэтому теория материи, основывающаяся на признании только притяжения, например в механике, и отрицающая отталкивание, не раскрывает диалектики развития материальных систем, ибо «притяжение и отталкивание... неотделимы друг от друга» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 558—559).
Наиболее полно содержание понятия притяжения позволяет понять энтропию как тенденцию к потере материальными системами запаса энергии. Потеря разности потенциалов в энергетических уровнях ведет к притяжению более активной системы, наделенной большим запасом энергии, к среде, лишенной активности. Процессы утраты энергии системой и связанная с этим ее деградация, присущие любой замкнутой системе, обозначаются понятием энтропии. Понятие энтропии выражает хаос, деградацию, беспорядок в системе, потерю упорядоченности ее структуры. Рост энтропии сопровождается снижением, падением энергетических процессов и распадом структуры системы.
В процессе эволюции живых систем, для которой характерен рост негэнтропии (антиэнтройии) за счет увеличения энергетических процессов, происходит преодоление энтропии. Негэнтропийный характер живых систем вытекает из специфики их как открытых систем, обменивающихся со средой веществом, энергией и информацией, так что в самой специфике живого заложена его негэнтропийность (антиэнтропийность). Более подробно вопрос этот будет рассмотрен в главе об эволюции. Здесь же нас интересует противоречивая природа организации в биологии, заключающаяся в единстве и борьбе противоположностей энтропии и негэнтропии (эволюции)…»

Владимир Леви «Искусство быть собой», Москва, изд. «Знание», 1977г. (издание второе, переработанное и дополненное)

«…Понаблюдав за собой и другими в сверхзначимых ситуациях, вы сможете заметить, что лучше всего дело идет при двух основных настроях, по видимости, совершенно противоположных, но где-то сходящихся.
Настрой первого рода можно обозначить как «самодостаточность». Человек действует, как того требуют обстоятельства, прекрасно осознавая всю важность таких-то действий для того-то и того-то; он бодр, бдителен, собран и прочее; он, конечно, волнуется; и все-таки его внутреннее, подлинное, глубинное «я» не отождествляется с тем, что он делает и чувствует, не сливается ни с хорошими, ни с плохими оценками, ни с поражением, ни с победой. Он как бы раздвоен: один человек в нем действует, борется, мгновенно соображает, произносит страстную речь и т. п., а другой — другой даже не комментирует происходящее, даже не наблюдает: ему все равно, он просто живет сам по себе, и если чем-то озабочен, то единственно тем, чтобы ему не мешали оставаться собой. А этот первый, который действует, заботится и суетится,— ну ладно, пускай себе, он послушен, его можно посылать на работу... (Так и у вас бывает, но изредка?..) Удивительно, но именно такая «раздвоенность» часто сопутствует успеху в делах самых рискованных. Так, по независимым описаниям, чувствуют себя в игре многие большие актеры — лед и пламень одновременно, и полное перевоплощение, и полная отчужденность от образа; так бывает, когда человек в действительности или в воображении уже потерял ВСЕ и простился с жизнью, но считает возможным еще поиграть роль живущего; такое именно самоощущение сопутствует иногда неудачным выступлениям автора этих строк...
Я назвал бы это состояние одиночеством внутренней силы или пределом внутренней независимости — неважно, впрочем, как называть, вдумчивому читателю, уверен, уже основное ясно. Есть люди, которым это состояние присуще как постоянное свойство — сильные одинокие души, последней своей глубиной всегда закрытые и самодостаточные. Эта самодостаточность и есть броня от парадоксальных состояний и их злостных подвохов: никакая сверхзначимость извне не пробьет то, что сверхзначимо само для себя. Не будем же углубляться в вопрос, хорошо это или плохо быть таким; «двойные» люди, одинокие именно своей внутренней двойственностью, могут быть и необычайно привлекательными, и страшными: все зависит от того, в какой системе ценностей действует тот в них, кто действительно действует...
Другой род настроя можно назвать «слиянием» или «самоотдачей». Все наоборот: человек сам для себя не существует, он не только един и целен — его просто для самого себя нет, и в то же время он чувствует себя всем, ибо через него — по его самоощущению — действует некая высшая сила. Что-то подобное овладевает и пламенными ораторами, и вдохновенными художниками, и музыкантами; так, вероятно,— в пределе — чувствовали себя древние пророки и фанатические борцы; так бросает людей в бой чувство земли и рода, так распоряжается душой и телом любовь, и — до оценок ли здесь, до волнения ли, до результатов? — стихия самоотдачи не знает расчетов и сама себя не предвидит.
...Что же лучше для вас? Ищите, испытывайте, углубляйтесь... Можно заметить лишь одно: все сложное получается наилучшим образом, когда человек свободен от себя самого (это и есть точка схождения двух основных настроев, о которых мы только что говорили).
Возвратимся же на землю обыденной психотехники. Вряд ли скажу новость, но все же напомню: иногда полезно заранее израсходовать напряжение, вывести на поверхность, отреагировать, чтобы оно, зажатое как пружина, не разжалось в самый неподходящий момент. Выдающиеся артисты часто отличаются сильнейшим предсценическим волнением. В таких случаях оно обычно не скрывается — напротив, актер «подогревает» себя…»

Даниил Гранин «РЕКА ВРЕМЁН»(очерки, статьи, повести(1957-1984гг.)), Москва, изд.«Правда», 1985г.

«ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ВРЕМЯ

Он прожил долгую, красивую, необыкновенную жизнь. По своей цельности она была похожа на задуманное и исполненное произведение. Однако обидно было бы рассказывать сейчас о ней вскользь или попутно. О ней стоит рассказать отдельно. Меня же в его жизни заинтересовала одна черта, одна особенность, в которой я попробовал разобраться.
Дело в том, что этому человеку удалось установить особые отношения со Временем. Начав с двадцати шести лет и до самой смерти своей — а умер он, когда ему было восемьдесят два года,— Александр Александрович Любищев вел специальный учет Времени. Для этого он разработал особую систему учета. Ежедневно он записывал расход своего Времени, где было все — и основная работа, и вспомогательная работа, и общение, и письма, и чтение книг, и слушание музыки. Учет этот велся с точностью до пяти минут. Записи велись наподобие дневниковых, ежедневно, аккуратно, в течение пятидесяти шести лет!
Естественно, что подобный феномен меня крайне заинтересовал,— заинтересовал прежде всего потому, что мне посчастливилось лично знать Любищева, встречаться с ним, и он привлекал меня, как, впрочем, и всех окружающих, той значительностью, которая всегда отличает незаурядных людей, какими бы они ни были.
Любищев был крупным биологом (он занимался биометрией, то есть математизацией биологии), он был интереснейшим философом, у него были глубокие работы по истории науки, по науковедению, по генетике, по эволюции, по эмбриологии.
При жизни у него было напечатано не так много,— около шестидесяти работ,— но литературное его наследство составляло свыше шестисот авторских листов. Цифра колоссальная, особенно если учесть, что всю жизнь он работал то в научно-исследовательском институте, то заведовал кафедрами, читал лекции, вел большую преподавательскую и научную работу. Его система должна была, как я надеялся, объяснить секрет этой высокой производительности труда и того, как же человек мог столько создать, столько успеть.
По мере того как я изучал смысл и механизм его системы, я понимал, что дело даже не в этом — не в количественной и даже не в качественной стороне созданного, достигнутого им, а в том, как с помощью этой системы с годами у него вырабатывались свои особые отношения со Временем — нравственные отношения. Это была какая-то система осмысления Времени, духовного его наполнения. Однако, пожалуй, следует все-таки оказать несколько подробнее о самой его системе.
Ежедневный учет, который он итожил в конце дня — неукоснительно, в любой обстановке, в любых обстоятельствах,— занимал у него ничтожно мало — несколько минут. Каждый месяц он составлял как бы отчет, суммируя все Время, затраченное на основную работу, на вспомогательную, на книги, на общение и т. д. Таким образом, он видел, на что уходило Время. Он видел его пустоты и сгустки. Месячные отчеты в конце года сводились в годовой итог.
На основании этих итогов и отчетов он планировал свое Время, свой расход на месяц и на год вперед, даже на пятилетие. Годовые отчеты требовали, конечно, большего времени — допустим, пятнадцать — двадцать часов. Но это были даже не столько отчеты, сколько самоанализ, самоизучение: как меняется его производительность, что не дается, почему? Он вглядывался в этот отчет, как в зеркало. Его отчеты отражали историю прожитого года.
Его система улавливала в свои ячеи текучую, всегда ускользающую повседневность — то Время, которого мы не замечаем, недосчитываемся, которое пропадает невесть куда. Конечно, эта система требовала немало мужества, потому что Не каждый решится увидеть, как плохо, бестолково, преступно и губительно расходуется Время единственной и неповторимой нашей жизни, как оно гибнет и пропадает в пустых разговорах, ожиданиях, в бессмысленных страстях и волнениях.
Он добивался высочайшей работоспособности, нарабатывая за год по полторы тысячи часов только основной своей научной работы. Чистого рабочего времени, затраченного на научную работу, у него иногда выходило чуть ли не по шесть часов. Представляете себе это — Время чистой работы, без всяких отвлечений, без всяких перерывов, сплошная научная творческая работа в течение шести часов! И так — целый год, без всяких воскресных дней или отпусков.
Что он был — машина? Это первое, что приходит в голову,— машинность. Человек, обрекший себя на односторонность, ограниченность своих интересов, обеднивший свою жизнь. Но эти первые соображения — заманчивое самоутешительство людей, привыкших беспечно и расточительно относиться к своему Времени. На самом же деле именно благодаря этой системе он высвобождал свое Время, как никто другой, открывая для себя ту полноту жизни, которая нам часто лишь грезится. Он больше читал — куда больше, чем удается обычному человеку. Он много бывал на природе, отдавая все свое свободное Время энтомологии, которая требовала прогулок, дальних походов. Он много путешествовал. Он любил музыку и много слушал ее. Он общался с
Его система помогала ему осуществить себя, может быть, с наибольшей полнотой реализовать свои возможности и свои способности, как никакому другому человеку, имевшему примерно те же данные.
Почему все это стало возможным? Его вдохновила большая цель, которую он поставил себе как ученый еще в молодости. Цель эта — создание математической биологии, математическое изучение кривых строения организмов, «не имеющих непосредственно функционального значения». Работа эта требовала и философской оснастки, и математического аппарата, и эволюционно-генетического, и исторического. И вся широта, в свою очередь, требовала жесточайшей регламентации Собственной жизни, то есть и расширения интересов, и их сужения.
Ему не удалось осуществить свою цель. Но он никогда не считал это неудачей своей жизни. Не удалось не потому, что она оказалась ложной,— не удалось потому, что она была грандиозна и ему не хватило жизни на нее. Цель же эта вырисовывалась перед ним с годами все более явственно. Невозможность успеть он никогда не расценивал как неудачу, потому что его Время было не Временем достижений, не Временем успехов. Он не мерил себя количеством достигнутого. Для него важен был скорее процесс приближения к истине, процесс ее выявления. И в этом смысле его Время выступало для него как Время, которого всегда достаточно. Времени не могло быть мало, потому что любое Время для чего-то достаточно.
Это относилось и ко всем другим жизненным благам. Он никогда не стремился иметь много — ни вещей, ни денег. Ему нужно было лишь необходимое, а необходимого ему было всегда достаточно (достаточного же, как известно, не бывает мало!).
Он был свободен от желания обогнать, стать первым, превзойти...
Он любил Время как возможность творения и относился ко Времени благоговейно, и притом заботливо, считая, что совсем не безразлично, на что его, это Время, употреблять. Оно, Время, обладает каким-то нравственным качеством. Время потерянное — это Время, отнятое у науки, у людей, на которых он работал. Время — самая большая ценность, верил он, и нелепо тратить его для соперничества или для удовлетворения своего самолюбия.
Интересно, что последние примерно лет двадцать он жил в провинции, занимал кафедру в Ульяновском сельскохозяйственном институте — и нисколько не чувствовал себя от этого ущемленным. Наоборот, провинциальная жизнь позволяла ему, как он считал, меньше отвлекаться, снимала множество ненужных обязанностей. И действительно, производительность его, несмотря на преклонный возраст — с шестидесяти до семидесяти, с семидесяти до восьмидесяти лет,— по многим показателям непрерывно возрастала, а по другим показателям оставалась стабильной. С годами он нисколько не терял работоспособности.
По мере того как я погружался в поток его Времени, изучая его дневники, письма, схемы — всю эту налаженную систему, я испытывал счастливое чувство освобождения. Каждый день его жизни поглощал все самое важное и существенное, как зеленый лист впитывает лучи солнца всей своей поверхностью, каждым своим хлорофилловым зерном. Примерно так поглощал и использовал Время и мой герой, наполняя смыслом каждый его час, каждую минуту, каждую частицу.
Он оставил, как я уже говорил, огромное наследство, которое его ученики сейчас публикуют, разрабатывают, которым
пользуются все шире.
Но для меня лично главное заключалось не в его научных достижениях — оценить которые мне, неспециалисту, часто довольно сложно,— я лишь наблюдал, как это делают другие, молодые математики, генетики, историки, и убеждался в значительности и плодотворности того, что было сделано моим героем. Для меня же главное заключалось в другом: на примере его жизни я вдруг увидел, какой насыщенной и огромной может быть человеческая жизнь и как неправильно и бездумно мы обращаемся со Временем.
Казалось бы, все усилия современного человека направлены на то, чтобы сберечь Время. Для этого создаются электрическая бритва и эскалатор; для этого мы летаем на скоростных самолетах, для этого мы мчимся в метро или по автостраде. А Времени становится все меньше! И нам не хватает уже Времени для того, чтобы читать, для того, чтобы писать длинные письма, которые писали люди когда-то друг другу; нам не хватает времени любить, общаться, ходить в гости, любоваться закатами и восходами, бездумно гулять по полям... Куда исчезает Время? Откуда этот нарастающий цейтнот?! Мы его оберегаем, а его все меньше и меньше! И человек не успевает быть человеком. Человек не успевает проявить себя как человек,— не успевает осуществить ни заложенного в нем природой, ни реализовать свои способности, свои замыслы, свои мечты.
Вот почему пример этой жизни А. А. Любищева показался мне поучительным, затронув и лично меня, потому что и я страдаю этой же болезнью века.
Жизнь его показалась настолько поучительной, любопытной, что я написал об этом книгу, которая называется «Эта странная жизнь». Я написал ее и о моем герое и о самом себе, не давая никаких рекомендаций, не вынося окончательных суждений или советов. Я старался поделиться своими раздумьями с читателем. Судя по количеству писем и отзывов, я почувствовал, что проблема эта в какой-то мере волнует многих людей, и не только потому, что люди хотят более разумно и бережно относиться к отпущенному им Времени, но и потому, что эта проблема времяупотребления и времяиспользования какой-то своей частью соприкасается с проблемой смысла человеческой жизни.
Работая над повестью «Эта странная жизнь», я знакомился с архивом моего невыдуманного героя Александра Александровича Любищева. Среди многих томов его исследований, его дневников, его писем я обратил внимание на толстые переплетенные тетради — конспекты прочитанного. Многие книги Любищев имел привычку конспектировать. Если судить по конспектам, то речь идет о книгах, которые чем-либо его заинтересовали. Причем сюда относятся не только журнальные статьи, но и даже заметки по поводу газетных статей.
В начале текста он дает библиографическую справку о книге, потом идет краткое изложение, допустим, первой главы, первой части. Какие-то места, особо важные, интересные для себя, он выписывал полностью. Затем следовали его собственные комментарии. Иногда какую-то мысль он развивал, дополнял своими соображениями, иногда он начинал спорить с автором, подвергал его критике. Таким образом, это не совсем конспекты прочитанного, то есть не просто нужные выписки и переложение. Это, скорее, переработка прочитанного, избранных мест. Зачем нужны были ему подобные записи? Возможно, он был из тех людей, кто думает на бумаге. По-видимому, он лучше запоминал, записывая. Этими записями он потом активно пользовался. Они не пылились на полках. Он пользовался критическими заметками, полемическими замечаниями для собственных работ, беря уже как бы заготовленные свои мысли, цитируя себя. Подобные заготовки хороши тем, что производятся в процессе чтения всей книги, они более объективны, чем выдержки, которые подыскиваются специально для работы.
Комментарии к специальной научной литературе по математике, биологии, генетике были мне недоступны, оценить их я не мог. Поэтому я читал главным образом записки о таких прочитанных книгах, как сочинения революционера-шлиссельбуржца Н. Морозова, замечания о мемуарах Ллойд-Джорджа, о воспоминаниях Амундсена.
Любищев конспектировал Шиллера, делал, большие выписки из «Марии Стюарт», из «Орлеанской девы» или из Ромена Роллана, из Лескова, из Гоголя. Эти записи сослужили ему добрую службу, когда он писал статьи о «Драмах революции» Ромена Роллана или статью о Лескове. Некоторые записи он потом цитирует в других работах. Так, я часто встречал в его работах по истории науки ссылки и цитаты из трудов Морозова, Тимирязева, Дарвина, Платона, Канта.
Его конспекты научных книг обладают интересным свойством — Любищева прежде всего интересует в книге мысль оригинальная, свежая идея, то собственное, что найдено автором. Иногда этого оказывалось до смешного мало. Из большой книги он, бывало, набирал всего одну-две странички стоящего.
Так происходило, например, с некоторыми книгами о Галилее, о Копернике... Книги эти оказались сплошной компиляцией, и Любищев показывал в краткой уничтожающей аннотации всю никчемность авторской работы.
Были комментария, которые разрастались у него в серьезные научные работы. Так, роман Веркора «Люди или животные?» подтолкнул его к подробному увлекательному размышлению об отличиях человека от животного с точки зрения систематика, эволюциониста и философа. Работа его так и называется — «О романе Веркора «Люди или животные?».
Но это уже особые случаи. Большая же часть комментариев составляет как бы замечания на полях. Они представляют и самостоятельный интерес. Замечания эти показывают работу мысли, которой сопровождался у Любищева процесс чтения. Это был труд. Он читал придирчиво и полемично, и в то же время он всегда старался уяснить точку зрения автора, понять ход его мысли. Чтение не гасило, а возбуждало его собственные размышления.
Годами вырабатывалось у него, через такую критичность, потребность и способность самостоятельного мышления, независимого от научных авторитетов, от, казалось бы, прочных
аксиом.
Процесс чтения был не столько ради того, чтобы прочесть, и даже не только чтобы узнать, а для работы. Похоже было, что любая талантливая серьезная книга, будь то художественная литература, поэзия, история, мемуары, путешествия,— все или почти все давало ему этот материал. Или для отрицания, или для созидания. Возбуждала вопросы, сомнения, мысли.
В его комментариях к книге Н. Винера «Кибернетика» читаю в конце такое, например, замечание: «И в науке и в политике личность играет огромную роль, и то влияние исследователя на исследуемый предмет, которое отмечает автор, имеет место, только если исследователь выдающийся человек (подобно тому как О. Уайльд в «Упадке лжи» говорил, что туманы созданы Коро, раньше их не замечали). И определенный тип женских лиц создан определенной художественной школой. Это вовсе не озорство так думать. Мне говорила Е. Ластовец, которая в молодости была пышной и румяной девушкой, что она пила уксус, чтобы сделаться более бледной и худой, т. к. тогда это было в моде. Такое влияние может оказать только первоклассный художник...» Почти в каждом конспекте есть размышления, наблюдения, мысли, имеющие общий интерес. Газетные статьи, очерки — все могло служить пищей для этого ума. Он выписывает себе впрок любопытные факты, цифры, исторические примеры.
Из работы академика Фесенкова «Современные представления о Вселенной» 1949 г. АН СССР: «Петр I о чуде (с. 26): Петр I приказал предвычислять затмения и печатать об этом для всеобщего сведения — „понеже, когда люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо"».
Он пишет большой, в 44 страницы машинописи, комментарий к статьям, посвященным 200-летию со дня смерти И. Ньютона.
Комментируя Шредингера, он показывает, как автор идет «на поводу у современных биологов, довольно узко мыслящих». Один только этот комментарий — самостоятельная теоретическая работа. Между прочим, работа, которую А. А. Любищев никуда не давал, никому не предназначал, работа «для себя», для саморазвития...
В такого рода свободных размышлениях может содержаться более всего драгоценного.
Чтение у многих людей, даже привыкших работать с книгой, напоминает поездку на поезде, когда страницы мелькают равномерно, как километровые столбы. Глава проходит за главой, книга следует за книгой. Постоянное чтение, непрерывное чтение оценивается количеством прочитанного. Чем больше, тем лучше — таков внутренний счет.
Есть настоящий, сущий
души твоих книг читатель.
И есть — ему вслед ползущий
книжных листов листатель,
как писал Галактион Табидзе.
Эти листатели, пассажиры книжных поездов, ничего общего не имеют с истинными читателями, жаждущими постигнуть душу книги. Вот этих настоящих читателей можно скорее сравнить с людьми, совершающими экскурсию. Они, где хотят, где им интересно, остановятся полюбоваться, запечатлеть в памяти местность, они могут часами простоять, вникая, изучая. Для них важна не скорость, не километры, а постижение. Им нужно не посмотреть, а увидеть. Таково, в частности, было и чтение книг А. А. Любищевым.
Любищев много читал, но еще больше он размышлял о прочитанном. Его комментарии всегда поражают неожиданным поворотом мысли, удивительными сопоставлениями и выводами. Он читал, как ученый, анализируя, проверяя... Он читал, жадно выискивая, поглощая и усваивая из самых разных континентов человеческого творчества все сколько-нибудь ценное. Степень такого усвоения постоянно возрастала.
Метод чтения книг Любищевым ни в коем случае не рецепт, это скорее пример, достойный внимания и размышления. Крупный ученый, он сам вырабатывал удобный и нужный ему способ пользования книгами. По способ этот тем не менее интересен и поучителен. Он давал высокие результаты. А главное— требовал активного отношения к прочитанному. Книги помогали вырабатывать взгляды, собственные убеждения, миропонимание, причем такое, которое состояло не из набора чужих мыслей, мнений, не из надерганных афоризмов, а создавалось как система, как пытливая работа ума, обогащенного знанием.
1983»

Недопечатка: «…Он любил музыку и много слушал ее.Он общался с людьми насыщенно и содержательно. Он имел множество друзей, его всегда окружала молодёжь. …»

Фёдор Углов, Иван Дроздов «Живём ли мы свой век », Москва, изд. «Молодая гвардия», 1983г.
(Через неделю, 5 октября 2004г., у Фёдора Углова вековой юбилей)

«… Глава 3
Художник как-то спросил Молдаванова:
— А надо ли жить долго?
Певец задумался. «В самом деле? — говорил его отрешенный взгляд. — Нужна ли человеку жизнь долгая? Не обернется ли она под конец тоской и мукой?.. Ведь жизнь хороша, когда человек здоров и полон сил, когда он способен приносить пользу другим».
Вечером к ним зашел профессор, и они задали ему тот же вопрос. Петр Ильич в раздумье присел на стул, вспомнил примерно такой же разговор с одной своей больной. Профессор, назначив ей лекарства, сказал: «Надо делать вот так, это продлит вашу жизнь». А женщина ему в ответ: «Да зачем же ее продлевать? И эту-то жизнь не знаешь, как прожить, а тут ее еще продлевать».
Великий русский писатель Л. Толстой в возрасте 82 лет писал в своей записной книжке: «В глубокой старости думают, что доживают свой век, а напротив, тут-то и идет самая драгоценная и нужная работа жизни и для себя и для других. Ценность жизни обратно пропорциональна квадратам расстояния от смерти».
В самом деле, хорошо известно, когда люди в глубокой старости показывали пример вдохновенного труда, доставлявшего огромную радость и счастье и самим творцам, и окружавшим их людям. Так, Гёте в 82 года завершил своего «Фауста», Верди в 79 лет создал одну из своих лучших опер — «Фальстаф», а в 81 год — «Короля Лира», И. Павлов в 85-летнем возрасте выполнил ряд замечательных работ по высшей нервной деятельности и до конца дней продолжал работать руководителем одного из крупнейших коллективов ученых и своих учеников. Бернард Шоу в 90 лет писал блистательные статьи. Следовательно, старость не обязательно означает немощность и беспомощность. Многое зависит от самого человека, от его интеллекта, от его желания и умения сохранить свои жизненные силы, не растратить их впустую на излишествах и в беспутной жизни; а с другой стороны, от культуры и гуманности общества, которое проявляет заботу о тех, кто в свое время работал для общества, часто самозабвенно, не считаясь ни с чем, отдавая людям свои силы и знания. По тому, какой заботой окружены в стране пожилые люди, можно судить об интеллектуальном и нравственном потенциале самого общества, народа. Борьба за долголетие человека, за сохранение его полноценной жизни является не только проявлением гуманизма, но и высшего человеческого разума. Современный человек, если он хочет сделать что-то для общества, должен долго и упорно учиться. Учеба в средней и высшей школе занимает пятнадцать-шестнадцать лет. Три года молодой человек отрабатывает как молодой специалист. Он может поступить в аспирантуру, через три-пять лет защитить кандидатскую диссертацию; затем вместе с практической работой лет десять у него уходит на докторскую диссертацию. Эти годы он продолжает учиться и становится сформировавшимся специалистом в среднем в сорок — сорок пять лет, более тридцати лет затратив на учебу. По здравому смыслу он должен и других учить не меньше, чем тридцать —тридцать пять лет. А ведь очень часто докторскую диссертацию защищают в пятьдесят и даже позже. Успеют ли эти люди сполна отдать народу за свою многолетнюю учебу?! Если мы не можем старость обратить в молодость, то надо попытаться отодвинуть приближение старости, а саму старость сделать приятной, полезной. И главное — активной.
Когда же начинается старость? Оказывается, это не такой простой вопрос. В глубокой древности человеческую жизнь делили на два периода: молодость и старость, причем поворотной точкой человеческой жизни считали 35 лет. Гиппократ называл иную цифру — 42 года, а Авиценна — 40 лет. Аристотель и Гален делили человеческую жизнь на три периода: молодость, зрелость, старость. Нисходящая фаза, по Галену, начинается с 56 лет. Многие ученые древности делили старость на два периода: старость и глубокую старость. Первый период, по Гиппократу, начинался в 42, второй — в 63 года. В более позднее время начало настоящей старости стали относить к 65 и даже к 70 годам.
С давних времен описываются различные симптомы старости. В одной египетской легенде старик говорит: «Ко мне пришла старость. Мои глаза слепнут, в моих руках нет силы, мои ноги отказываются служить, мое сердце устало». Гиппократ пишет, что у стариков холодный, вялый темперамент; кровь в пожилом возрасте разбавлена, и ее становится меньше, кожа и мускулы атрофируются и юношеская упругость тела исчезает.
С возрастом по мере изменения взглядов меняется и само понятие о пожилом возрасте.
Сейчас вряд ли кто возраст в 40—42 года будет считать началом старости, а 56 или даже 63 года — началом глубокой старости. Если кто в этом возрасте и будет выглядеть как глубокий старик, то при ближайшем изучении его образа жизни можно обязательно выявить у такого «старца» длительное злоупотребление алкоголем или никотином, тяжелый изнуряющий недуг при неблагоприятных социальных условиях.
Обращает на себя внимание тот факт, что чем выше интеллект, тем больше человек сохраняет черты, характерные для молодости. Преждевременно старят человека и некоторые особенности характера. Так, по наблюдениям ученых, раньше времени старятся люди со злым, недружелюбным характером, в особенности же те, кто занят неправедными делами: совершает зло, преступления; в то же время люди добрые, открытые, творящие добро и своим близким, и обществу значительно дольше сохраняют молодость и энергию. И это с точки зрения учения Павлова находит свое научное объяснение. В самом деле, как бы ни закоренел в подлостях человек, когда он совершает новое подлое дело, которое может повлечь за собой наказание, у него невольно где-то в глубине подспудно гнездится страх. От страха вес сосуды, в том числе питающие мозг и сердце, сжимаются. В них наступает спазм. А где спазм, там и недостаток кровоснабжения. Отсюда и преждевременный износ. Люди же, делающие добрые дела, честные и благородные, знают, что их дела украшают их, и от сознания этого у них стойко держится хорошее настроение, все органы и ткани снабжаются кровью нормально.
В наше время в понятия о молодости, зрелом возрасте и старости не укладываются все возрастные особенности людей. И чтобы создать единую классификацию, принято следующее деление человеческой жизни по возрастам:
1 —15 лет — детство,
16—30 лет— юношество,
31—45 лет — молодость,
46—60 лет — зрелый возраст,
61—75 лет — пожилой возраст,
76—90 лет — старческий возраст,
91 и старше —долгожители.
Итак, каков же предел человеческой жизни? Какой срок жизни отведен человеку природой?
Среди млекопитающих дольше всех живет человек. Однако, каков предел его жизни, сказать невозможно. Согласно Библии Адам жил 930 лет, Ной — 950, Мафусаил — 969 лет. Геронтологи сомневаются в достоверности подобных рекордов и склонны думать, что «годы» в древнебиблейском понимании соответствуют гораздо более короткому периоду, чем наш календарный год. Они подвергают сомнению также сообщение о долгожителях более позднего времени, ссылаясь на то, что дни рождения у этих долгожителей не записывались и данные об их возрасте брались на веру.
Тем не менее в научной, научно-популярной и общественно-политической литературе описано немало случаев долгожительства, которые воспринимаются как достоверные. Так, сообщают, что в Пакистане в возрасте 180 лет умер вождь племени Махаммад Афзия; его отец умер в возрасте более 200 лет. Осетинка Тэнсе Абзиве прожила 180 лет. Столько же было жителю Грозненской области Хазитеву Арсигири. Житель Венгрии Золтан Петраж умер в возрасте 186 лет. Английский рыбак Генри Дженникс умер в возрасте 169 лет в Йоркшире. Другой англичанин, Томас Парр, прибыл из Шропшира в Лондон в 1635 году, чтобы предстать перед королем Карлом как чудо долголетия. Этот английский крестьянин утверждал, что ему 152 года 9 месяцев, что он пережил девятерых королей и жил с XV по XVII столетие. Парр умер внезапно в Лондоне. Для его вскрытия был приглашен придворный врач Вильям Гарвей — ученый,
открывший кровообращение. Он написал трактат о результатах вскрытия, в котором не подвергает сомнению возраст Парра. Смерть произошла от пневмонии.
Из современных случаев описывается пример турка Заро Ага — он прожил 156 лет. Один из его сыновей умер в 1918 году в возрасте 90 лет. Всего он имел 25 детей и 34 внука, будучи женатым тринадцать раз. Фотография азербайджанского колхозника Мухамеда Эйвазова в возрасте 148 лет была помещена на почтовой марке как старейшего жителя СССР.
Поэт Игорь Кобзев, узнав о нашем намерении написать книгу о долголетии, достал свой старый журналистский блокнот — он в молодости работал в «Комсомольской правде» — и прочел записи его беседы с крестьянином Адыгейского аула Ходзь Хаджикиметом Куфимовичем Ягановым. Ему в ту пору было 135 лет. Однако, как рассказывал Игорь Иванович, он был высок, худ, держался прямо, еще не все волосы его были седыми, усы и борода с чернинкой, и только кожа лица, не знавшая никакого ухода, смуглая, очерствевшая на ветру и солнце, выдавала почтенный возраст человека.
В то время у него была двадцатипятилетняя жена — девятая по счету.
У Яганова большой дом, он в селе самый уважаемый человек. Во время войны он, имея более чем столетний возраст, выступил инициатором движения одногектарников — то есть брал на себя один гектар земли и полностью его обрабатывал.
Игорь Иванович рассказывает: «Идем мы с ним по улице, встречается ему столетний Ахмет. Мой спутник ему говорит: «Я дома забыл сказать, чтобы приготовили лепешки. Ты, Ахмед, сбегай и скажи...» Когда в ауле возникают споры, Хаджикимет — судья. Однажды период уборки урожая совпал с началом религиозного праздника ураза-байрам. По адату в праздник этот работать не должны. Но дело не ждало. К Яганову приезжает секретарь райкома и просит помощи. И Хаджикимет сказал людям:) «Праздник мы перенесем — аллах не обидится, — а сейчас выйдем на работу». И люди его послушались.
В тот вечер в честь гостя из Москвы у Яганова собралось сто человек. И все ему говорили хорошие слова, все кланялись и выказывали всяческие знаки почтения.
С любезного разрешения Игоря Ивановича мы приведем здесь выдержки из их беседы.
Вопрос: Как вам удается так долго жить и сохранять здоровье? Я слышал, полезно кавказское вино?..
Ответ: Нет, я был беден, пастух, вина почти не пил. Пастухи живут высоко в горах, вина там нет. Баранина?.. Тоже нет. Основная пища: овечий сыр, молоко, чистая ключевая вода. И конечно, горный воздух. Трудовая жизнь?.. Да, конечно, всегда трудился, да и теперь не сижу без дела, что-нибудь, а делаю. Впечатления?.. Да, впечатлений много. И почти всегда радостные. Црирода, горы, закаты, восходы... Всегда на природе. Она нетороплива, и я во всем за ней следую. Торопливость?.. Нет, это бывает редко, почти не бывает. Волнения?.. Трудности?.. Есть! Как не быть! Волк задерет овечку, шакал нападет — неприятность, конечно, но все-таки это не то волнение, которое могут доставить люди. Слава аллаху, это можно как-нибудь пережить... Знаменитый ученый-медик Парацелъс считал, что человек может жить до 600 лет. По мнению других ученых, X. Гуфеланда, А. Галлера и Е. Пормогера, естественный предел человеческой жизни — 200 лет. И. Мечников, Ж. Ориной и А. Богомолец полагают, что этот предел не превышает 150—160 лет.
Некоторые ученые выдвигают теорию: если лошади, чтобы вырасти, надо 3—4 года, а живет она 20—30 лет; если собаке чтобы вырасти, надо 1,5—2 года, а живет она 15—20 лет, то человек, который растет 20 лет, должен соответственно жить около двухсот лет.
В самом деле, все известные долгожители, в частности Томас Парр или Заро Ага, умирали не от возраста, а от болезней. Первый — от пневмонии, а второй — от уремической комы, вызванной гипертрофией простаты. Проведенные вскрытия пожилых людей подтвердили, что ни один из них не умер от старости, все умирали от тех или иных болезней.
Многие ученые объясняют выдающееся долголетие преимущественно наследственным свойством, хотя и не отрицают, что образ жизни, внешняя среда и личная гигиена в широком понимании этого слова, безусловно, оказывают свое влияние на продолжительность жизни. Наверное, мы все согласимся с Гиппократом, который писал: «Жизнь коротка». В настоящее время, когда наука и техника развиваются столь быстро, внимание
ученых должно быть обращено на самое ценное, что есть у человека, — на его здоровье и жизнь, которая, конечно же, возмутительно коротка.
Не пора ли нам провести тщательный анализ нашей жизни и установить: живем ли мы свой век? А если нет, то каковы причины этого?
Ныне человечество бросает сотни миллиардов рублей на изобретение оружия, уничтожающего людей, но нельзя ли малую долю этих средств потратить на то, чтобы если не удлинить, то хоть не укорачивать нашу жизнь. Поэтому люди должны задуматься не только о том, как сделать жизнь более продолжительной, но и о том, что нужно делать, чтобы не сокращать жизнь свою и жизнь других людей.
Причину наступления старости следует искать не в изменениях отдельного органа или системы органов, а в изменениях всего организма, деятельность которого регулируется нервной системой. Особенно большую роль в преждевременном старении организма играют его высшие отделы — кора головного мозга. Тот организм здоров, у которого нервная система функционирует нормально и обеспечивает все его функции.
В подтверждение взгляда на особую роль нервной системы в проблеме долголетия были проведены опыты на собаках, которым давалась непосильная для них длительная нервная нагрузка, чем вызывалось систематическое перенапряжение нервной системы. Это приводило к перенапряжению коры головного мозга. Собаки быстро дряхлели, становились угрюмыми и погибали от различных заболеваний. В то же время контрольные собаки, развивавшиеся в нормальных условиях, ничем не болели и жили намного дольше подопытных.
Расстроенная нервная система изменяет нормальную работу сердца, дыхательного и пищеварительного аппаратов, обмена веществ и других жизненно важных функций, изменяет физиологические процессы, обеспечивающие защитные способности организма и состояние равновесия с внешней средой. При срывах высшей нервной деятельности резко нарушается работа внутренних органов, что создает условия для раннего износа организма и преждевременной старости.
Вот почему, если заболело ваше сердце, спросите себя: так ли я живу? Все ли я делаю, чтобы оно не болело? …
…плохо видела, почти ничего не слышала, ко всему была равнодушна. Жить или не жить — ей, казалось, было все равно. Может быть, даже жизнь была ей в тягость, так как она не испытывала никакой радости. И печаль ей была неведома: на старческом потухшем лице не было ничего, кроме усталости и безразличия. Цвет лица ее был землистый, кожа сухая, морщинистая и покрыта каким-то пушком. Вся она принимала цвет земли, и чудилось, что и сама скоро станет ее частицей.
Глядя на старушку, думалось: наверное, человек и должен умирать именно тогда, когда он уже не испытывает никакой радости от жизни и не приходит в ужас от мысли о возможной смерти. Но пока у него есть интерес к жизни, он должен жить!
Сопоставляя жизнь и смерть различных людей, нельзя не прийти к заключению, что вся жизнь человека, все его поведение и даже старение определяются его интеллектом, то есть центральной нервной системой. Чем выше развит его мозг, тем совершеннее идут процессы внутри организма, тем дольше они сохраняют ту гармонию, которая заложена природой в самом существовании человека, И если какая-то причина, будь то внешняя или зависящая от него самого, не выведет его из равновесия, то такой человек проживет долго, до последнего дня сохраняя свой человеческий облик в полном и глубоком значении этого слова.
Многие ученые согласны с тем, что чем выше уровень деятельности центральной нервной системы, тем больше сроки индивидуальной жизни человека. Были сделаны попытки рассчитать связь между развитием мозга и продолжительностью жизни. На основании сопоставления продолжительности жизни и отношения веса мозга к весу тела приходят к выводу, что «более умный живет дольше». Это можно объяснить следующим образом: возрастные изменения в центральной нервной системе — один из важнейших механизмов старения организма. Иными словами, старение нервной системы ведет к старению всего организма.
Клетки нервной системы не делятся, то есть не размножаются. С возрастом нарастает гибель клеток и изменение веса мозга.
Как известно, быстрое нарастание веса мозга начинается с шестидесяти лет и более медленное — от двадцати одного до тридцати. После чего наступает медленное уменьшение веса мозга. Так, у мужчин в возрасте 20—25 лет мозг весит в среднем 1383 грамма; в возрасте 50—58 лет — 1341 грамм; в возрасте 80—89 лет — 1281 грамм. У женщин изменения веса мозга выражены меньше.
Человек с развитым умом, обладающий более крупным мозгом, даже в старости сохраняет высокий потенциал его деятельности, отсюда и жизнедеятельность всего организма.
Недавно мы читали книгу Сергея Александровича Морозова о великом немецком композиторе Бахе, вышедшую в серии «Жизнь замечательных людей». Обратили внимание на близкое окружение композитора — на его друзей, главным образом из музыкального мира. Почти все они жили долго. Георг Филипп Телеман — знаменитый композитор и музыкант — 86 лет, Иоганн Матиас Геснер, друг Баха, — 70 лет, Эрдман Ноймейстер, поэт, либреттист кантат, — 85 лет, Иоганн Маттесон, композитор, музыкальный критик, — 83 года, Георг Фридрих Гендель, великий композитор, — 74 года, Иоганн Адаме Рейнкен, гамбургский композитор и органист, — 99 лет.
Мы умышленно не расширяли круг друзей Баха — у него, конечно, их было больше, но назвали здесь лишь тех, чьи портреты помещены в книге рядом с портретом Баха — очевидно, лучшие друзья композитора, коль скоро автор удостоил их такого внимания. Как видим, все они жили долго — по нашим временам. А ведь в то далекое время — середина семнадцатого столетия — медицина как наука только зарождалась; средняя продолжительность жизни людей была вдвое меньше, чем в наше время. И что же?.. Может быть, тут имеет место простая случайность? Или это были люди с благополучной судьбой, идеальными условиями жизни?..
Случайность маловероятна, но по теории вероятностей она все-таки может иметь место и в нашем примере. Что же до благополучной судьбы — этого не скажешь. Они были скорее мучениками судьбы, чем ее баловнями. Немцу Генделю, жившему в Лондоне, приходилось вести настоящую войну за свою музыку, сам Бах, проживший шестьдесят пять лет, имел двадцать детей, половину из которых он похоронил. Умерла в молодом возрасте его первая любимая жена. Всю жизнь композитор отбивался от мелочных придирок городских властей, священнослужителей, завистников-музыкантов. Величайшего из композиторов, создавшего сотни кантат, фуг, арий, песен, сюит, партит, фантазий, хоралов, пасторалей, вариаций и т. д., признавали непревзойденным органистом, но не видели в нем создателя музыки. Автор книги с горечью замечает: «Гениальный творец музыки и гениальный педагог так и остался до последних своих дней недоступным пониманию бедных мыслью коллег и начальников». К этому прибавим колоссальную ношу труда и забот о семье, которую до конца дней нес на себе великий музыкант: он был кантором в школе, играл на органе в двух церквах изо дня в день, не было ни покоя, ни передышки. И неизвестно, сколько бы он еще трудился, сколько бы создал новых произведений, если не обстоятельства, которые сложились самым удручающим образом и, можно сказать, привели его к смерти. В последние годы жизни Баха усилились нападки на него и на его учеников. В печати обострилась полемика, унижающая великого композитора, отвергающая дорогие ему идеалы. К давней болезни глаз прибавилась болезнь головы. Ни ту ни другую болезни врачи лечить не умели, обе они прогрессировали и привели к параличу.
Так в чем же дело?.. Чем объяснить, что даже в таких неблагоприятных условиях, при таких больших физических и нервных нагрузках Бах и товарищи его жили долго?..
Внимательно вчитаемся в страницы жизни великого композитора. И снова приходим к мысли: высокоразвитый интеллект способствует продолжительности жизни. Если говорить упрощенно и сравнить человека с машиной, то ум — регулятор жизнедеятельности организма. Бах обладал могучим складом ума, гениальной интуицией. Всю жизнь он создавал музыку для храмов, религиозные хоралы, траурные мотеты; печаль и скорбь, жертвенность и смерть — извечные мотивы библейских сюжетов. «Страсти по Матфею», «Христос, помилуй!» — лирика и мольба сплетаются воедино, смерть как финал жизни всюду выступает на первый план. Но и в музыке, написанной по библейским сюжетам, Бах утверждает торжество жизни. Он оптимист, жизнелюб, он верил в торжество света и разума и в этой своей вере находил силы для борьбы и творчества. Вера же служила и источником его здоровой полнокровной жизни.
Бах был замечательным творцом, он интуитивно сознавал важность и, может быть, величие своего труда, и это сознание прибавляло ему силы.
Пространные выписки, которые мы позволили себе сделать, иллюстрируют и подтверждают основополагающую мысль: ум и психическая структура — главные регуляторы жизнедеятельности всего организма; здесь и пролегают основные пути увеличения продолжительности жизни.
Вот почему, когда мы говорим о борьбе за долголетие, мы имеем в виду именно то, что человек сам должен заботиться о здоровье и состоянии своего организма. И каким человек придет к своему пожилому и старческому возрасту — это прежде всего зависит от него самого, а уж потом от окружающей среды, от общества и государства, в котором он живет.
Иногда человек лишь к старости начинает задумываться о своем образе жизни. Это значит опоздать на целую жизнь. В молодости, когда кажется, что все еще впереди и можно сто раз все изменить и перестроить, особенно часты ошибки и заблуждения, за которые потом приходится тяжело расплачиваться, ибо ничто не проходит бесследно...

Виктор часто навещал Курбан-аку, он старался запомнить каждую черточку его лица, выражение глаз, чтобы потом, вернувшись домой, нанести в красках на холст. Портрет ему давался с трудом. Что-то главное ускользало от его кисти.
Старик с каждым днем чувствовал себя лучше, охотно вступал в беседы. Как-то Виктор задал ему давно интересовавший его вопрос.
— Если не секрет, Курбан-ака, вы когда-нибудь пили вино?
Курбан-ака присел на лавочку. Ответил не сразу:
— Вино помрачает разум, туманит взор. Зачем? Скажи, добрый человек, зачем помрачать разум?.. Природа дала нам ум — самое лучшее, что она имела. Зачем его отравлять вином? Закон наших предков гласит: кто попивает вино, тот водится с шайтаном. Так я говорю
или не так?
— Так, Курбан-ака, так. Мне 25, а я вот, признаюсь вам, несколько лет «водился с шайтаном», как вы говорите. Я потерял друзей, стал плохо писать картины. А приобрел?.. Болезнь сердца, душевную пустоту.
Курбан-ака слушал спокойно исповедь молодого друга, своим многоопытным сердцем он понимал, что Виктору необходимо высказаться, он, может быть, поверяет самую задушевную свою тайну.
Курбан-ака коснулся пальцами колена Виктора, заговорил тихо — так, что слова его звучали как заклинание:
— Ты молод, сын мой, но ты и мудр, как многоопытный муж, и мудрость твоя не найдена на дороге, не занята на время — она в тебе. Вино твой искуситель, твой шайтан, но ты его изгонишь из сердца. Избегай друга, увлекающего тебя к рюмке. Поверь, я много жил, я знаю.
Да, Курбан-ака знал, что говорил. Наверняка он не читал статей об алкоголизме, не слушал лекций — он знал о пагубе алкоголя по опыту своей долгой жизни.
Алкоголь сокращает жизнь не только своим токсическим действием, но и тем, что оглупляет, рано приводит к ослаблению памяти и лишает человека возможности аналитически мыслить, обобщать. У пьющих людей под влиянием алкоголя происходит быстрое разрушение нервных клеток. С возрастом их не хватает для регулировки деятельности организма, и человек погибает раньше срока.
Ученые сделали вывод: алкоголь прежде всего разрушает высшие ассоциативные центры нервной системы — как раз ту часть мозга, которая определяет степень общественного сознания, поддерживает способность к творчеству, — словом, все то, что мы называем высокими словами: талант, гений, подвиг…»

Роман Гуль «Красные маршалы» (Тухачевский, Ворошилов, Блюхер, Котовский), Москва, изд. «Молодая гвардия», 1990г.(Роман Гуль воевал в Добровольческой армии под командованием генералов Корнилова и Деникина, участник Ледяного похода, писатель)

«…Котовский
1. Бессарабский Карл Мор
В 1887 году в местечке Ганчешти Кишиневского уезда Бессарабской губернии в семье дворянина инженера Котовского родился мальчик Гриша — будущий известный вождь красной конницы. Семья Котовского небогатая, отец служил на винокуренном заводе в именье князя Манук-Бея, жалованье небольшое, а у Котовского пять человек детей. К тому же вскоре в дом вошло и несчастье: когда будущему красному маршалу исполнилось два года — умерла мать.
Григорий Котовский был нервным, заикой мальчиком. Может быть, даже тяжелое детство определило всю сумбурную, разбойничью жизнь. В детстве страстью мальчика были — спорт и чтенье. Спорт сделал из Котовского силача, а чтенье авантюрных романов и захватывающих драм пустило жизнь по фантастическому пути…
…Уголовные каторжане — Загари, Рогачев, Козлов — доставили довольно страшный план: в бане ошпарить Ко-говского кипятком и «добить шайками». Но Котовского предупредили уголовники «его партии», и когда этот план «смерти в бане» не удался, вырос план убийства булыжниками на прогулке во дворе.
Этот план Загари, Рогачев и Козлов попытались привести в исполненье. На тюремном дворе разыгралось страшное побоище меж арестантами «за Котовского» и «против Котовского». И Котовский вышел из боя победителем. А вскоре Котовский получил приговор суда — «десять лет каторжных работ». Говорят, что приговор он принял совершенно спокойно.
— Ддессятть ллет, этто жже ппустяки в сравнении с вечностью, — заикался Котовский.
И Котовский зазвенел кандалами по этапу в Сибирь в Нерчинскую каторгу. По дороге из Кишинева к Бирзуле в этап влилась партия каторжан-одесситов; выделялся черноглазый, белозубый каторжанин небезызвестный палач Павка Грузин. Говорят, начальник конвоя подослал его к Котовскому с провокационным предложеньем побега. Полагали, что с отчаянным палачом Котовский попытается бежать.
Так и вышло. В Елисаветоградской тюрьме, куда в подвал согнали партию пересыльных, Павка Грузин предложил Котовскому перепилить решетку, выбраться, обезоружить часового, и... прощай, неволя!
Но, когда Котовский приступил к осуществленью плана, партию выгнали вдруг на отправку. А на вокзале конвойные взяли Котовского в отдельный вагон, обыскали, нашли в подметках тюремных котов пилки, и, доведя до Николаевской центральной тюрьмы, посадили в одиночку, применив строжайший режим.
Котовский понял, что спровоцирован Павкой Грузином. Положенье Котовского отяжелилось. Долгое время просидел он в централе, нос новой партией погнали дальше в Сибирь.
Окруженная тройной цепью конвойных и конных стражников, шла партия в двадцать человек политических и уголовников во главе с Котовским. Со времени перегона из Кишинева Котовский узнал Елисаветоградскую, Смоленскую, Орловскую тюрьмы, наконец ушел из Европейской России, зазвенел кандалами по сибирским
дорогам.
Из Сретенска на Горный Зерентуй через Шелапугино
переходами по 40—45 верст гнали партию. Стояла лютая, сибирская зима, налетали ветры, слепила пурга, ежились, ругались уголовники. Котовский поражал и конвой, и арестантов необыкновенной выносливостью и выходками спортсмена. В крепкий мороз вдруг оголялся до цояса и шел полуголым. На привалах по рецепту Мюллера начинал махать руками, приседать и растираться снегом.
Конвойные смотрели на арестанта-атлета с удивлением и смехом.
— Вот легкий пассажир, сроду такого не видали.
— А вы за ним в оба, в оба глядите, а то дунет, не смотри что нагишом, он и нагишом по Сибири пойдет, — приказывал старший. И вздохнул облегченно, когда на Нерчинской каторге оставил Котовского, погнав этап дальше.
На Нерчинской каторге, на приисках, в шахтах, глубоко под землей два года проработал Григорий Котовский. Если б Достоевский встретил такого каторжника в «Мертвом доме», вероятно, подолгу бы беседовал с ним. Котовский был странным и интересным человеком. Из острых, черных глаз не уходила и грусть. Может быть, осталась от сиротского детства и фантастических книг. Он мог прикрыть последним тряпьем мерзнущего товарища. А мог всадить в горло нож солдату, преграждающему путь Котовскому к свободе, к побегу. Говорят, Котовский плакал, глядя на нищих, оборванных детей. Но если охватывала этого черного силача злоба, от его взгляда самые крепкие убийцы уголовники уходили, словно собаки, поджав хвосты. Необычная сила жила в Котовском.
Два года готовился Котовский к побегу с каторги. И зимой 1913 года, работая по подаче песков, накинулся на двух конвойных, убил булыжниками и, перемахнув через широкий ров, скрылся в сибирском лесу, в тайге.
Тайга. Тысячи верст дикого простора и бездорожья. «Славное море, священный Байкал... Бродяга Байкал переплывает... Котел его сбоку тревожит, сухарики с ложкой звенят...» Котовский до дна испил кровь убийства, кандалы, русскую каторгу.
Бежав с каторги, четыре года нелегально шлялся по России. Сначала в Томске в Сибири, но тянуло на родину, в Бессарабию, где цвели сливовые сады пышным цветом и хаты молдаванскими пестрыми коврами, где родилась и прогремела его разбойничья слава...
…Но перед боем не ел целый день и бойцам приказывал не есть.
— Дддураччье! — кричал характерным чуть заикающимся басом. — Разззве жж можжно жжрать,перед ббоем? Поппадет ппуля в жживот и ббаста!
Здоровье, силу и спорт любил Котовский. Гимнастику проводил даже на войне. Ругаясь, заставлял заниматься гимнастикой всех командиров. О себе говорил:
— Я энтузиаст физического воспитания, тут уж ничего не поделаешь. Здоровое нагое тело — да ведь это ж красота!
В местечке Хабное, где после боев стала кавбригада, на второй же день собрал всех командиров в местной синагоге — единственном просторном помещении. Произнес вводную речь о необходимости гимнастики, приказал всем раздеться, разделся и сам и, стоя пред выстроившимися в две шеренги командирами, начал:
— Первый прием, рраз! Начинай, дыши...
Дело было зимнее. А комбриг открыл окна. Командиры поругивались про себя, синели от холода, но проделывали все мудреные приемы вместе с энтузиастом физического воспитания. После гимнастики Котовский приказал обтираться водой. В бочке нашли воду, приготовленную для еврейского религиозного ритуала.
— Обтирайся! Бог не обидится! — ревел Котовский. И под общий хохот зачерпывали командиры, обтирались. Только тут заметил Котовский, что одного комэска недостает и прямо из синагоги пошел в его квартиру.
— Отколет сейчас над Митькой «котовку», — хохотали, шли за ним командиры. Знали, что уж что-нибудь да выдумает комбриг, идущий к неявившемуся комэску.
— Как бы грехом не «шлепнул»?
Котовский хоть и улыбаясь, а возмущался: «Плевал, говорит, я на Мюллера? Дурак, да это же жизнь, как же на нее плевать?»
У избы остановился. Выскочил ординарец.
— Спит? — крикнул Котовский.
— Спит, товарищ комбриг.
— Принеси-ка два ведра воды, да похолоднее!
С двумя ведрами в руках, пригибаясь в сенях, Котовский вошел в покосившуюся еврейскую хату, где на постели, разметавшись, храпел еще полунагой комэск.
С размаху вымахнул Котовский на спящего ведра, приговаривая:
— Обливаться перед девятым номером нужно, товарищ комэск! Вот как!
А наутро трубы уж играли генерал-марш. И странная конница из полубандитов, солдат-командиров, старых офицеров, уголовников подымалась, седлала коней и трогала по пыльным улицам, выступая в бой за Львов.
По 50 километров неслась в сутки красная конница. Еще один переход, и возьмут столицу Галиции. Но под Львовом получился категорический приказ свертывать на север, спасать общее положение уже обессилевшей под Варшавой Красной Армии.
Как ни торопилась конница — не успела. Французский генерал Вейган положил предел русскому красному размаху, и, вместо наступления, Красная Армия пошла грандиозным паническим откатом.
Для конницы Котовского начались жестокие арьергардные бои. Прикрывая панически побежавшую красную пехоту от наседающих теперь польских уланов, Котовский забыл и гимнастику, и обливанья водой. Какая гимнастика, когда по три дня маковой росинки во рту не бывало у бойцов. В этих боях обессилели котовцы. А главное, упало моральное состояние войск: не пустила Европа Котовского делать революцию.
Лучший польский конный корпус генерала Краевского получил приказание: истребить разбойную кавбригаду. Польская кавалерия торопилась зажать в клещи беспорядочно несущихся на восток котовцев. И вот близ Кременца полным кольцом поляки окружили Котовского на лесистом холме — Божья Гора.
Это полная гибель. Командование Юго-Западного фронта похоронило отрезанную кавбригаду. С трудом втащили на гору котовцы последние пушки, тачанки с пулеметами, лазаретные линейки. Котовский обратился к бойцам с речью:
— Братва! — кричал он. — Простите меня, может быть, тут моя ошибка, что завел я вас в этот капкан! Но теперь все равно ничего не поделаешь! Помощи ждать неоткуда! Давайте иль умрем как настоящие солдаты революции, или прорвемся на родину!
По горам трупов собственных товарищей с холма бросился на поляков Котовский. Произошла рукопашная свалка. Покрытые кровью, пылью, размахивая обнаженными саблями, бежали вприпрыжку рядом с тачанками обезлошадевшие конники. Вблизи скакавшего Котовского разорвался снаряд, выбил комбрига из седла. Котовский упал без сознания. И еле-еле вынесли своего, тяжело контуженного, комбрига котовцы.
Прорвалась горсть конницы с без сознанья лежавшим Котовским. Котовского везли в фаэтоне. Он метался, бредил, кричал. Врачи считали, что рассудок не вернется к безрассудному комбригу. Но здоровье Котовского выдержало даже эту польскую контузию под Божьей Горой. Через месяц Котовский выписался из госпиталя, вступив в командованье бригадой, но войны с поляками уже не было…»

И. П. МЮЛЛЕР
Автор книг: „Моя система", „Моя система для женщин", „Пять минут в день", „Моя система дыхательных упражнений"
МОЯ СИСТЕМА ДЛЯ ДЕТЕЙ
Перевод с последнего издания под редакцией и с предисловием Г. А. ДЮПЕРРОНА
Допущено Ленингр. Обл. Советом Физ. Культуры С 69 рисунками на отдельных листах
ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ
КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВРЕМЯ» ЛЕНИНГРАД
J. P. MLILLER
My system for children
Обложка работы M. А. Кирнарского
1929
Ленинградский Областлит № 10072.
Заказ № 164.
Тираж 5.150 экз.
Центральная Типография Наркомвоенмора. Ленинград, пл. Урицкого, 10.

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
В области физической культуры Мюллер, несомненно, составил эпоху. Его первая книга, всем известная «Моя Система», произвела своего рода физкультурную революцию. Из нескольких сотен приверженцев физических упражнений выросли, благодаря ей, миллионы; лучших результатов не могли бы ждать те, кто хлопочет о физкультурной массовости, В этом отношении, следовательно, никакая рекомендация к славе Мюллера ничего не прибавит.
Зато врачи и сторонники других систем физического развития не мало ругали и до сих пор ругают Мюллера: он-де и неуч, он и шарлатан; несколько раз торжественно хоронили его, жертву своей собственной гимнастики.
Переубедить таких людей едва ли удастся.
Но Мюллер жив и бодр до сих пор, несмотря на преклонные годы, а в выпускаемом ныне новом издании его системы для детей мы можем видеть фотографии его старшего сына и его внучки, отличающихся, видимо, цветущим здоровьем и, несомненно, жизнерадостностью. Жива и система Мюллера, которой минуло четверть века; она продолжает оздоровлять и укреплять людей, не могущих уделить из своего трудового дня более 20— 30 минут на физические упражнения.
Особенно жестокую критику вызывала и до сих пор вызывает система Мюллера для детей. Это вполне понятно. Даже тогда, когда речь идет о физическом воспитании детей старшего возраста и взрослых людей, мы встречаемся с массой различных и противоположных мнений. Само собою разумеется, что еще труднее, значительно труднее, сговориться относительно воспитания такого хрупкого организма, каким является тело ребенка, насчитывающего всего несколько месяцев, И когда видишь на фотографиях, как Мюллер подбрасывает в воздух своих ребят, или когда читаешь, какие манипуляции он предлагает применять к детям, еще не умеющим прямо держаться в сидячем положении, можно почувствовать страх.
Насколько он обоснован, этот страх? Не следует упускать из виду, что Мюллер не одинок в своем мнении, он даже не первый ввел в употребление гимнастические упражнения для очень маленьких детей. Немецкий врач Зильбергорн занимается с детьми приемами, кажущимися не менее рискованными, нежели упражнения Мюллера; другой врач, Шперлинг, рекомендует для грудных детей тоже очень сильные упражнения. С другой же стороны: ведь всего три-четыре десятка лет тому назад тугое пеленание новорожденного ребенка было повсеместно распространенным обычаем. Если бы матерям и врачам тех времен сказали, что детей нужно воспитывать так, как их воспитывают сейчас, они ужаснулись бы, вероятно, нисколько не меньше, чем ужасаются современные матери и врачи при виде мюллеровской системы оздоровления.
Поэтому нужно откинуть всякие принципиальные отрицания сильных гимнастических упражнений для детей. Они, несомненно, могут оказаться опасными для детей слабых и недоразвитых, потомков болезненных и истощенных родителей, но нельзя же равняться по ним. Будем надеяться, что новые поколения окажутся достаточно прочными для того, чтобы получить лишь пользу от упражнений Мюллера.
Г. Дюперрон.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
В оригинальном издании „Моей Системы" имеются две короткие главы, говорящие о применении моей системы для детей младшего и старшего возраста. В этих главах я дал описание некоторых гимнастических упражнений и того массажа, которые я применял на моих собственных детях, покуда они были еще недостаточно подготовлены к занятиям по системе для мужчин; впрочем, они стали самостоятельно заниматься упражнениями „Моей Системы" значительно раньше, нежели это можно было предполагать. Мой старший сын, Иб, мог делать упражнения средней степени для взрослых, когда ему еще не было пяти лет, а Пер, которому эти упражнения очень нравились, в этом же возрасте проделывал все упражнения в наиболее сильной степени.
Несмотря на то, что данные мною указания были очень краткими, многие родители давали своим детям проделывать мои упражнения и даже с большой для них пользой, как об этом свидетельствуют многочисленные благодарственные письма, полученные мною за последние годы. Но многие из этих родителей одновременно побудили меня разработать более точные указания и снабдить их более многочисленными иллюстрациями. Эта книга должна служить ответом на подобные запросы. Она содержит полную систему физического развития для детей, начиная с момента рождения до четвертого или пятого года жизни. Эта система состоит, совершенно так же, как и система для взрослых, из восьми мускульных упражнений различной степени трудности, в соответствии с возрастом ребенка. Затем следуют купанье и десять упражнений с массажем. Задачи и действие каждого отдельного упражнения совершенно соответствуют задачам и действию тех же упражнений для взрослых. Каждый отец, занимавшийся по „Моей Системе", будет очень скоро в состоянии запомнить все детали моих упражнений для детей. Число повторений каждого упражнения тоже предусмотрено так, чтобы и эту деталь можно было легко запомнить.
Мальчики старше пяти лет могут уже выполнять упражнения „Моей Системы" для мужчин или упражнения из книги „Пять минут в день"» Девочек можно обучать при -помощи „Моей Системы" для женщин, само собою понятно—не при помощи теоретических наставлений, а при помощи примера; девочки могут начать такие занятия в пять лет. Впрочем, девочки могут отлично работать по той программе, как и мальчики, вплоть до начала периода созревания.

ТО, ЧТО Я УЖЕ ПИСАЛ О ФИЗИЧЕСКИХ УПРАЖНЕНИЯХ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Прошу разрешить мне начать эту книгу теми же словами старого врача, которыми я заключил „Мою Систему": „Сила и разум каждого народа развиваются из телесного здоровья ребенка".
Я не думаю, чтобы я мог найти более подходящее начало для моей книги.
Затем я хотел бы еще раз привести здесь те немногие слова о гимнастике для детей, которые я высказал в оригинальном издании „Моей Системы" для взрослых:
„Растирание тела после ежедневного купанья отлично действует даже на грудных детей, и такие манипуляции очень нравятся детям. Они улыбаются и чувствуют себя довольными, когда им разминают конечности или живот. Если кожа на ладонях очень жестка, можно растирать при помощи предплечий. Дети, конечно, не могут проделывать сами все упражнения, но, если положить их на спину, их можно заставить сделать ряд движений, которые нравятся им и способствуют их физическому развитию. Если ребенок делает упражнения для ног и если его соответствующим образом массируют, он не будет иметь кривых ног; скорее это может произойти от слишком долгого стояния на месте. Купанье, растирание и гимнастика для обоих моих сыновей требовали от меня и моей жены затраты всего получаса времени каждый вечер. Это всего половина или четверть того времени, которое обычно родители тратят на чтение газеты, между тем гораздо важнее заложить основы для здоровья своего ребенка.
Для детей более старшего возраста лучшим физическим упражнением следует считать игры на вольном воздухе. Не следует напрягать мозг и нервную систему детей, заставляя их тратить внимание на объяснения гимнастических упражнений. Но, если дать им смотреть, как занимаются родители, чувство подражания заставит их стараться делать что-нибудь похожее. Тогда нужно поощрить их в этом направлении и дать им надлежащие указания. От самих же упражнений они получат несомненную пользу.
Многие родители, особенно матери, наверное, перепугаются и вообразят, что то обращение с детьми, которое я советую, погубит их. Я, напротив, полагаю, что любовь к удобствам, плохо понятая нежность и отсутствие знаний принесут детям несомненный вред. Мои же упражнения сделают детей жизнерадостными и жизнедеятельными.
То, что большинство детей очень плохо развито в сравнении с нормальным развитием, получаемым при естественном воспитании, лучше всего подтверждается таблицей, выпущенной детским союзом врачей; таблица эта указывает средние вес, рост и обхват груди детей различного возраста. Очень возможно, что цифры таблицы правильны, но, чтобы не вводить публику в заблуждение, было бы лучше предупредить, что приведенные данные недостаточны и что можно было бы добиться
значительно лучших результатов. Для возраста в 12— 13 лет обхват груди указан в 55— 70 сантиметров. В возрасте 18 месяцев у моего сына Пера обхват был 60 сантиметров, а у Иба в 5,5 лет – 72сантиметра.. Оба при рождении весили 8 — 9 фунтов и постоянно развивались совершенно нормально, не будучи ни слишком худощавыми, ни слишком жирными, У мальчиков и девочек нужно развивать легкие, мышцы и кости, а не щёки, голову и жир.
Время показало, что я был прав как в отношении того, что люди станут говорить о моей гимнастике, так и в отношении того, что в действительности она дает для здоровья. В первый же год по выходе в свет «Моей Системы» повсюду в Дании сообщали, что я убил своих собственных детей, переутомив их при закаливании их организма. Даже выдающиеся профессора копенгагенского университета участвовали в распространении этих лживых слухов, хотя они имели полную возможность спросить меня об этом, чтобы узнать правду. Что же касается действительного состояния здоровья и силы моих мальчиков, то мне было бы достаточно сослаться на фотографические снимки с них, помещенные в моих книгах. Необычайное здоровье и телесное развитие моих сыновей и внуков представляет, думается мне, лучшее доказательство правильности моего утверждения, что разработанные мною упражнения для детей дают им действительную жизненную силу. ДАЛЬНЕЙШИЕ ВАЖНЫЕ УКАЗАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ ДЕТЕЙ
Мой третий сын, Брор, будучи двухлетним ребенком, настолько увлекался упражнениями, что постоянно требовал, чтобы я с ним занимался. Его любимым упражнением. было седьмое упражнение (рис.31), и задолго до начала этого упражнения он порывался уже подымать руки косо вверх, как бы распуская крылья. Я думаю, он представлял себе, что он летает, находясь в этом положении без всякой поддержки с моей стороны. Это упражнение очень полезно для развития мышц позвоночника.
Человечество потеряло стремление к саморазвитию, которое так нужно для культуры. Мы должны всеми силами стремиться к тому, чтобы вернуть это стремление. Мы должны были бы радоваться тому, что дети в общем настолько способны усваивать телесные навыки всякого рода. Если в раннем детстве поощрять детей в этом направлении, они делаются чрезвычайно упорными и вместе с тем делаются все более крепкими по мере того, как они растут. Поэтому родители должны были бы следить за тем, чтобы физические навыки, приобретаемые их детьми, были возможно лучше и здоровее. Отсюда вытекает необходимость давать физические упражнения уже грудным детям; при помощи упражнений можно привить детям умение правильно дышать, стоять и ходить, а также привить им и умение выполнять сознательно любое мышечное действие.
За этим последует и приобретение хороших привычек в отношении несознательных функций организма, каковы биение сердца, пищеварение и выделение. Я поэтому придерживаюсь мнения, что, чем раньше ребенок привыкает ежедневно физически работать в продолжение 15 минут ради здоровья, тем лучше это отразится на физическом и нравственном благосостоянии расы. В настоящее время дети часто болеют не только так называемыми детскими болезнями, но и различными другими недомоганиями, которые прежде казались свойственными только зрелому возрасту и сидячему образу жизни. Совершенно несомненно, что в очень многих случаях слабость детей зависит исключительно от недостатка физических упражнений. Главная цель системы, составленной мною для детей, и заключается в том, чтобы укрепить те два пути, по которым на наш организм нападают обычно все болезни.
Выражаясь популярно, половина всех наших болезней происходит извне и начинается с простуды или называется простудой. Можно отлично предупредить такого рода болезни закаливанием кожи, развитием легких и укреплением сердца, всего этого можно достигнуть при помощи купанья, Вторая половина болезней действует изнутри и, если можно так выразиться, высиживается слабым желудком, медленно работающими пищеварительными органами, ленивой печенью, уставшими почками или другими органами ослабленного организма. Все эти органы можно укрепить и сделать невосприимчивыми к болезням при помощи моих восьми упражнений перед купаньем. Я дал им название мышечных упражнений, потому что их первый и непосредственный эффект заключается в развитии тех мышц, которые окружают названные выше органы.
Но эти восемь упражнений преследуют и другую задачу: они полно и симметрично развивают тело. Благодаря этому предупреждаются все те мелкие неправильности в сложении и строении тела, которые можно легко наблюдать у учеников любой школы. Ни в каком случае не следует опасаться того, что дети, занимающиеся моими упражнениями, получат искривление позвоночника, сутулые или угловатые плечи, узкую грудь, кривые ноги или несовершенную мускулатуру. Положение тела сделается у них грациозным, походка—свободной, легкой и энергичной. Очень часто эти хорошие качества являются не результатом случайного развития, а результатом ранних физических упражнений в детском возрасте. С другой стороны, к этому добавляется естественная способность одного поколения повторять то, что делало предыдущее, и в связи с этим каждое следующее поколение всегда может основываться на более прочных основах. Чем раньше в жизни данного индивидуума начинается развитие, тем лучше и тем ярче сказывается это развитие в следующем поколении: повторение все ближе и ближе подводит к совершенству. Самых лучших результатов можно достигнуть в ранних днях детства. В этом наиболее впечатлительном периоде жизни человек легче всего формируется. И в этом периоде судьба ребенка находится всецело в руках его родителей, и, если они только захотят, они смогут физически укрепить своих детей настолько, что они впоследствии будут в состоянии перенести все те опасности, которые влечет за собой школа: если ребенок будет даже вполне здоров, покуда он находится дома, он часто начинает болеть вскоре после того, как начинает посещать школу.
При этом нужно принять во внимание, что физические упражнения и массаж детей представляют собою и очень здоровое упражнение для родителей, и что все упражнения, которые я рекомендую для детей, занимают всего восемь минут времени, а массаж может быть свободно проделан в три минуты; само собой понятно, что я рассчитываю на то, что ванна была уже принята и не отнимает поэтому дополнительного времени.
Физические упражнения для мальчиков и для девочек могут быть совершенно одинаковыми в периоде детства. С другой стороны, будет совершенно понятным, если девочка четырех или пяти лет будет подражать тому, чему она учится под руководством матери или старшей сестры и что указано в моей книге для женщин. Мои читатели должны знать, что между упражнениями для мужчин и для женщин по моей системе имеется небольшое отличие. Поэтому вопрос о физическом воспитании девочки до 10—12 лет в большинстве случаев лишь вопрос вкуса. …

…МОИ ДЕТИ
Несмотря на возражения моих старших мальчиков, я несколько лет тому назад поместил в одном из английских журналов описание того, как я их воспитывал. Возражали они потому, что считали этот журнал предназначенным для маленьких детей, в то время как себя они тогда уже считали большими.
Несомненно, мальчики в возрасте 6—10 лет себе уже не кажутся маленькими. Я говорю, впрочем, о них только для того, чтобы на их примере доказать, что я был прав, когда собирался воспитывать грудного Брора так же, как я воспитывал его старших братьев.
Иб и Пер воспитывались теми же средствами, которыми воспитывались 1100 лет тому назад сыновья викингов. Я вкратце упомяну здесь о тех принципах, которые лежали в основе воспитания детей в те отдаленные времена; я ссылаюсь при этом на древние саги и на их современного исследователя Биорна Биорнсона.
Нужно оговориться, что тогдашнее воспитание, правда, считало физическое развитие важным требованием, но далеко не единственным, если принять в соображение, что Эгиль Скалла Гримсон, один из героев саг, получил от своих родителей утиные яйца и ракушки за то, что он в возрасте трех лет уже написал первое свое стихотворение,
Само собою понятно, что в первые годы жизни обращали главное внимание на то, чтобы методы воспитания доставляли детям удовольствие. Дети играли золотыми кольцами и медными лошадками, но сыновья викингов развивались быстрее современных мальчиков, и такие примитивные удовольствия скоро приедались им.
Когда Арнгриму, герою саги Вига-Глум, минуло шесть лет, он подарил своему брату Стейвольфу свою медную лошадку. Он получил сам в подарок живую лошадь и стыдился игрушечного коня. Он уже начал понимать в это время рассказы взрослых викингов, возвращающихся из своих походов. Их блестящее оружие и их панцыри положительно увлекали Арнгрима; он всячески стремился сравняться с героями-викингами. Однажды он целый I день любовался на берегу моря боевыми кораблями и нашел, что его собственный игрушечный флот уже потерял всякий интерес.
Викинги предоставляли своим детям всякую возможность пользоваться вольным воздухом и состязаться в силе со своими сверстниками, чтобы они могли развиваться физически, а также и для того, чтобы воспитать в них самолюбие. В возрасте 6—8 лет их учили стрелять из лука, фехтовать, метать копье и камень. И с очень ранних лет они уже умели ездить верхом, плавать, управлять парусом, бороться, кататься на коньках и лыжах.
Такое воспитание вело к тому, что двенадцатилетний мальчик уже был достаточно силен для Того, чтобы отправиться со старшими в поход и попробовать пользоваться оружием. Замечательно, что законы викингов признавали мальчиков в этом возрасте совершеннолетними.
Мне кажется, что мы в настоящее время недостаточно развиваем в наших детях уверенность в себе и мужество. В этом отношении я на опыте своей семьи убедился что моя система дает хорошие результаты, и думаю, что и в других случаях она себя вполне оправдывает. Многие мальчики двенадцати лет заплакали бы, если бы их одних куда-нибудь отправили. Мой сын Иб пришел в восторг, когда ему однажды разрешили одному поехать по железной дороге. Другой раз он самостоятельно устроил со своими сверстниками экскурсию в горы. Он встал в пять часов утра, надел на плечи мешок и в полной темноте прошел 5 километров до станции, где он встретил своих товарищей. Два дня спустя он вернулся домой в 12 часов ночи, но, чтобы мы не беспокоились, он прислал нам телеграмму, что задержался в горах.
Пер, которому тогда было немного больше шести лет, ежедневно отправлялся по железной дороге в город, где он посещал школу.
В книге „Моя Система" я уже говорил, что Пер от самого своего рождения никогда не находился в помещении с затворенными окнами, ни днем, ни ночью; почти так же воспитывался и Иб. Маленький Брор перещеголял, их, так как он родился при открытых настежь окнах.
Привести все то, что проделывали в спорте мои мальчики, заняло бы слишком много времени и места; поэтому я упомяну лишь о том, о чем меня неоднократно запрашивали.
Иб однажды в течение целой недели следовал на лыжах за отрядом немецких солдат в Шварцвальде; ему тогда было девять лет.
И он и его брат были опытными лыжниками. Однажды я попробовал просто-напросто утомить их продолжительным бегом в гору и с горы; мы совершили в 4,5 часа прогулку, требующую обычно целого дня. Они в совершенстве делают повороты и прыжки на лыжах. С тех пор Иб выиграл свыше 300 призов и первенств в беге, плавании, нырянии, спасании утопавших, боксе, в беге на коньках и на лыжах. Трижды он был вторым в самой крупной английской гонке для гребцов-одиночек, и я полагал, что он мог бы легко выиграть и первенство, если бы он специально к этому тренировался. В настоящее время он руководит мюллерским институтом в Лондоне.
Пер вместе со мной прошел, когда ему было 5 лет, из Альтдорфа в Линталь через Клаувенский перевал, около 50 километров, в 9,5 часов. При этом Пер сам нес на плечах дорожный мешок и сказал мне потом, что он вовсе не устал, в то время как я сам находил, что моим ногам было довольно ходьбы, хотя я и был привычный ходок.
Трехлетним мальчуганом Пер плавал в открытом море и сделался вскоре совершенным пловцом.
В 14 лет он был лучшим пловцом своей школы; в нырянии, боксе и гребле он был сильнее, чем его старшие товарищи по школе.
И младший мой сын, Брор, на много превосходил своих товарищей в отношении спортивных достижений и был в 16 лет чемпионом в плавании, боксе и беге. В настоящее время он обосновался фермером в Канаде.
Я вполне убежден в том, что лучшая услуга, которую могут оказать родители своим детям, самим себе и своей родине, заключается в том, чтобы воспитывать детей так, чтобы они сделались здоровыми, сильными и работоспособными людьми. Можно найти для этого различные пути и средства, но я полагаю, что в своей книге я указал на очень простой путь, по которому, надеюсь, пойдут многие родители.

Ромен Роллан «Очарованная душа», Москва, Государственное издательство художественной литературы, 1959г. (также есть в 18-й библиотеке в кармане)

«…Жюльен очень хорошо понимал её. Уж ему-то не надо было объяснять, как убийственна суета мирская и как прекрасны покой и уединение! Еще больше сблизило его с ней то, что она сказала затем: что, к счастью, среди этого потопа есть еще островки, где можно укрыться, - чудесные стихи, а главное - музыка. Поэзией Жюльен не увлекался: язык ее был ему недоступен, и он относился к ней с каким-то недоверием, как многие люди мысли, которые часто создают свою поэзию, но не чувствуют глубокой и трепетной музыки слов. Зато другая музыка, - язык звуков, - им доступна. Жюльен сказал Аннете, что он любит музыку, но, к несчастью, не имеет возможности ходить на концерты, - не хватает времени и денег.
- У меня тоже мало и того и другого, - заметила Аннета. - Но я все-таки хожу.
У Жюльена не было такого запаса жизненной энергии. После трудового дня он сидел дома, в четырех стенах. И он не умел играть ни на одном инструменте. В комнате Аннеты он увидел пианино…

…Она встала и пошла к двери. Но, проходя мимо открытого окна, вдруг решила выброситься из него. В ней заговорил инстинкт целомудрия, стремившийся спасти душу от осквернения. Ах эта мечтательная душа! Ум Аннеты не был отуманен общепринятой моралью. Но инстинкт оказывался сильнее ума, он судил вернее... Вся во власти противоречивых стремлений - к окну или к двери, - она не смотрела по сторонам. Метнувшись к окну, она сильно ударилась животом об угол буфета. Боль была так сильна, что у нее захватило дух. Согнувшись, она схватилась обеими руками за ушибленное место, испытывая какое-то острое злорадство от того, что удар пришелся именно по животу, словно она хотела раздавить в своем теле распоряжавшуюся ею слепую и пьяную силу, бога-тигра... Затем наступила реакция. Без сил упала Аннета в низенькое кресло между буфетом и окном. Руки у нее были ледяные, лицо в поту. Сердце билось неровными толчками, все слабее и слабее. Ей чудилось, что она летит куда-то в пропасть, в голове стучала одна мысль:
"Скорее! Скорее!.."
Она потеряла сознание.
Когда Аннета открыла глаза (сколько времени прошло? Несколько секунд?.. Вечность?..), она лежала, запрокинув голову, как на плахе, упираясь затылком в подоконник. Тело было втиснуто в угол между буфетом и окном. И первое, что она увидела, были июльские звезды над темными крышами... Божественный свет одной из них проник к ней в сердце...
Молчание ночи, непостижимое, бескрайнее, как убегающая вдаль равнина... Внизу на улице проезжали экипажи, в буфете дребезжали стаканы. Аннета ничего не слышала... Она висела между небом и землей... "Бесшумный полет"... "Она все не могла окончательно проснуться"...
Аннета медлила. Ей страшно было вернуться к тому, что она на миг оставила, - к безмерной усталости, мукам в тисках любви... "Любовь, материнство. Ожесточенный эгоизм, эгоизм природы, которой мало дела до моих страданий, которая подстерегает мое пробуждение, чтобы терзать мне сердце... Ах, не просыпаться бы больше!.."
Но она все-таки очнулась. И увидела, что враг исчез. Отчаяния больше не было... Нет, было, но уже не в ней, а вне ее, она словно слышала его... О волшебство!.. О грозная музыка, открывающая неведомые просторы!.. Аннета, как зачарованная, слушала звучавшие в воздухе рыдания, - казалось, невидимые руки играют прелюдию Шопена "Судьба". Сердце ее переполнилось еще неизведанной радостью. Ничего общего не было между жалкой радостью нашей повседневной жизни, радостью, которая боится страданий и держится только тем, что отвергает их, - и этой новой огромной радостью, которая рождена страданием... Аннета слушала, закрыв глаза. Голос смолк. Наступила тишина ожидания. И вдруг из глубины замученного сердца вырвался дикий крик освобождения... Подобно алмазу, режущему стекло, прочертил он светлой бороздой свод ночи. Аннета разбитая, изнемогшая, на исходе ночи мук родила в себе новую душу...
Безмолвный крик улетел, кружась и исчез в бездне мысли. Аннета лежала неподвижная и немая. Лежала долго. Наконец она поднялась. Шея болела от твердого изголовья, ломило все кости. Но душа была освобождена.
Непреодолимая сила толкнула ее к столу. Она и сама еще не знала, что будет делать. Сердце ширилось в груди. Она не могла хранить в себе то, чем оно было полно. Она схватила перо и в неудержимом порыве стала изливать свою скорбь в нескладных стихах:
Ты пришла, ты схватила меня - целую руку твою.
С любовью, с содроганием - целую руку твою.
Ты пришла меня уничтожить, Любовь, я это сознаю.
Мои колени дрожат! Приди! Уничтожь! - Целую руку твою.
Ты надкусишь плод и бросишь его: я сердце тебе отдаю!
Благословенны язвы укусов твоих! - Целую руку твою.
Ты хочешь всю меня: все взяв, все разгромив в бою.
Ты оставляешь одни обломки. - Целую руку твою.
В твоей руке, меня ласкающей, я гибель мою узнаю,
И я целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.
Рази меня! Убей меня! Я в страданье отраду пью,
Я в разрушенье пью свободу. - Целую руку твою.
Ты каждым взмахом рассекаешь старинных пут змею,
Ты мясо рвешь, ты цепи рвешь. - Целую руку твою.
О мой убийца, сквозь раны тела я жизнь мою струю,
Она вырывается из темницы. - Целую руку твою.
Я нива, взрытая тобой, я новую жизнь даю
Тобой посеянным зернам муки. - Целую руку твою.
О, сей щедрее святую муку! Я семя в груди затаю,
Чтоб в ней созрела вся мука мира. - Целую руку твою.
Целую руку твою. (Перевод М. Лозинского.)
Буря. Волны морские разбиваются о скалы, душа полнится брызгами и огнями, взлетает к небу пенной пылью страстей и слез...
Последний крик диких птиц - и душа снова на земле. Измученная Аннета падает на кровать и засыпает.
Наутро от вчерашних горестей почти не осталось следа - они растаяли, как снег на солнце...
Cosi la neve al sol si disigilla (Так топит снег лучами синева (итал.). - Данте "Божественная коме-
дия", "Рай", песнь XXXIII. Перевод М. Лозинского).
О них напоминала только блаженная боль во всем теле - усталость человека, который боролся и знает, что победил!
Аннета чувствовала, что пресытилась страданиями. Горе - как страсть: чтобы оно прошло, нужно им упиться, пережить его до конца. Но мало у кого хватает на это мужества. Этот пес всегда голоден и зол, потому что люди кормят его только крошками со своего стола. Побеждают страдание те, кто дерзнул отдаться ему целиком, дерзнул сказать ему:
"Я принимаю тебя. И оплодотворю тебя".
Это мощное объятие творящей души грубо и плодотворно, как физическое обладание...
Аннета увидела на столе написанные вчера строки и разорвала бумагу в клочки. Эти бессвязные слова были ей сейчас так же нестерпимы, как и чувства, в них выраженные. Ей не хотелось нарушать охватившее ее блаженство. Она испытывала такое облегчение, как будто путы ее ослабели, как будто цепь только что разомкнулась... И, словно в блеске молнии, встала в ее воображении эта цепь тягот, которые душа сбрасывает медленно, одну за другой, проходя через ряд существовании, своих, чужих (это одно и то же)... Аннета спрашивала себя:
"К чему, к чему это вечное влечение, привязанности, которые всегда рвутся? К какому освобождению ведет меня путь желаний, обагренный кровью?.."
Но это длилось мгновение. Зачем тревожиться о том, что будет? Оно пройдет, как и все то, что было. Мы хорошо знаем: что бы ни случилось, мы переживем! Есть народная поговорка, старые, полные героизма слова, в которых звучат и мольба и вызов: "Да не взвалит нам господь на плечи столько, сколько мы можем вынести!"
Она, Аннета, прошла через испытание, пережив его в один день!.. Теперь она отдыхала душой и телом...
То strive, to seek, not to lind, and not to yield.
"Это хорошо. Хорошо... Дни мои не прошли бесследно... А продолжение - завтра!.."
Аннета встала с постели голая. Утреннее солнце над крышами, яркое августовское солнце заливало ее тело и всю комнату... Она чувствовала себя счастливой... Да, счастливой, несмотря ни на что!
Все было такое же, как вчера: земля и небо, прошлое и будущее. Но то, что вчера угнетало, сегодня излучало радость…

…Он еще не успел получить записку, как их столкнул случай. Проходя мимо церкви св. Евстафия, Марк прочитал, что там будут исполнять "Заповеди блаженства" Цезаря Франка. Он горел желанием послушать музыку. Это была жажда измученной души. У входа на дешевые места толпилась масса народа. Воспользовавшись давкой, Марк сумел проскользнуть "зайцем"; его окликали, но он протиснулся вперед и затерялся в толпе, - теперь уже другие прорывали плотину, а о нем забыли. Вместе с сотнями слушателей он погрузился в озеро грустной музыки, чистой, как ребенок, и мудрой, как глаза старца. И бессолнечный свет потухавшего дня колыхался, подобно Христу, шествующему по водам. Марку эта музыка была почти незнакома, она была слишком далека от современной молодежи. Но сердце его было правдиво, чутье достаточно верно, и он даже еще острей мог постичь красоту чуждой ему души, почувствовать, что его душе не хватает надежд, не хватает хотя бы страданий, которые облагораживали ушедший век, увенчанный тем самым терновым венцом, каким был увенчан его бог. И он не без зависти думал: "Блаженна скорбь, если она несет в себе обетованную радость!.." Хор пел: "Блаженны плачущие, ибо они утешатся..."
И внезапно, как он ни удерживался, слезы брызнули у него из глаз. Он повернулся лицом к колонне, возле которой стоял, и закрыл глаза рукой. Никому не пришло бы в голову засмеяться, увидев его в эту минуту, но гордец злился на себя; он всхлипывал, сопел и вытирал пальцами слезы - он стыдился их... И в эту минуту, выпрямившись, он в нескольких шагах от себя, по другую сторону колонны, увидел своими проясневшими после дождя глазами такую же росу, такие же слезы: они текли по скорбному лицу его матери... Она была здесь. Его она не видела... Он спрятался и из-за колонны осматривал ее, изучал, ловил каждое переживание, отражавшееся на ее лице...
А в сердце Аннеты эта музыка будила совершенно иные переживания, чем в сердце Марка. Она воскресала - она сама и вся ее прошлая жизнь. Всякое неумирающее произведение создано из самой сущности своего времени; художник был не один, когда создавал его; он вписал в него все муки, всю любовь, все мечты своих современников, целого поколения. И Аннета тоже внесла свою кровь в эту музыку. Она видела в ней самое себя, как на портрете, который сопоставляют с постаревшим лицом, несущим отпечаток долгих лет разочарования. Она различала в этой музыке вопли скорби разуверившегося в справедливости человека и утешающий голос Судии. Она вспоминала, что когда-то слышала эти звуки в Страсбурге, который тогда был городом немецким, - за девять лет до войны…»

Илья Репин «Далёкое близкое», Москва, Изд-во Академии художеств СССР, 1960г.

«..Он поражал нас на каждой мало-мальски интересной остановке. В продолжение десяти минут, если пароход стоял, его тонко заостренный карандаш с быстротой машинной швейной иглы черкал по маленькому листку его карманного альбомчика и обрисовывал верно и впечатлительно целую картину крутого берега с покривившимися над кручей домиками, заборчиками, чахлыми деревцами и остроконечными колокольнями вдали. Вот и дорожка вьется наверх, прерываясь осыпями и зелеными лопухами; все до самой нижней площадки, пристани с группами торговок под огромными зонтиками, деревянными навесами над своим скарбом, — все ловит магический карандаш Васильева: и фигурку на ходу, и лошадку на бегу, до самой команды парохода: «Отдай чалку!»
...Васильев с братом решают углубиться по Воложке, которая образовала у себя второе дно на полтора аршина от первого; но страшно ходить по этому второму этажу: поминутно проваливается нога> а внизу речка. Васильев решает писать ее, уже вышедшую на песок. До невероятности странна эта растительность, похожая на лопухи седого цвета и вся заклеенная шмарой, как траурным флером. Мы развертываем ящики и начинаем свои этюды. В своем увлечении мы забыли о времени.
А ведь пора собираться домой!..
Васильев не ложится. Он взял альбом побольше и зарисовывает свои впечатления Царевщины.
Прелестно у него выходили на этюде с натуры эти лопушки на песке в русле Воложки. Как он чувствует пластику всякого* листка, стебля! Так они у него разворачиваются, поворачиваются в разные стороны и прямо ракурсом на зрителя. Какая богатейшая память у Васильева на все эти даже мельчайшие детали! И как он все это острым карандашом чеканит, чеканит, как гравер по медной доске!.. А потом ведь всегда он обобщает картину до грандиозного впечатления: Воложка видна уже в темном таежнике заброшенного леса, большей частью ольхи. Вся она переплелась и снизу и сверху, как змеями, гибкими кривыми ветвями с молодыми побегами уже со второго этажа помоста... И как он это все запоминает? Да запомнить-то еще не штука, вот и я помню — сорок четыре года прошло, — но выразить, вырисовать все это на память! Да еще примите во внимание, сколько мы с ним отмахали веслами сейчас! У меня прямо глаза слипаются, я засыпаю.
Просыпаюсь... а лампа все горит, и сам Васильев горит, горит всем существом ярче нашей скромной лампы... Вот энергия! Да, вот настоящий талант! Вот он, «гуляка праздный», по выражению Сальери. Да, это тот самый франт, так серьезно думающий о модной прическе, о щегольском цилиндре, лайковых перчатках, не забывающий смахнуть пыль с изящных ботинок на пороге к мировому. Зато теперь он в полном самозабвении; лицо его сияет творческой улыбкой, голова склоняется то вправо, то влево; рисунок он часто отводит подальше от глаз, чтобы видеть общее. Меня даже в жар начинает бросать при виде дивного молодого художника, так беззаветно увлекающегося своим творчеством, так любящего искусство! Вот откуда весь этот невероятный опыт юноши-мастера, вот где великая мудрость, зрелость искусства... Долго, долго глядел я на него в обаянии. Дремал, засыпал, просыпался, а он все с неуменьшающейся страстью скрипел карандашом. Ну, завтра он долго будет спать; он всегда позже всех нас просыпается, он прав…»

А.П. Остроумова-Лебедева «Автобиографические записки», Москва, изд. «Изобразительное искусство», 1974г.
«…Само имение было сплошная радость!
Я стремилась много работать, главным образом рисовала. Красками с натуры я еще не решалась писать. Но погода, погода, увы! была неподходящая. Дожди лили неделями, не переставая. Не только работать, высунуть нос нельзя было. Выйдешь, бывало, на крыльцо и смотришь на безнадежное небо. Горизонт затянут мокрым туманом, зачиркан дождем, земля чавкает, хлюпает под ногами, трава пригнулась и стала седой от усеянных капель.
Опять возвращаешься к книге, к какой-нибудь работе.
«...Погода опять испортилась. Ничего не делаю. Сижу дома и читаю попеременно Реклю , когда надоест, то беру «Письма русского путешественника» Карамзина или «Илиаду» Гомера. Что за чудная вещь! Сколько мощи и силы! Я пока ничего еще не читала подобного по правдивости и жизненности».
Еще я читала в это лето «Историю Англии» Маколея и «Опыты» Локка, потом Тэна, Платона.
Случалось, что мы не выдерживали сидения дома, а, несмотря на дождь и слякоть, отправлялись бродить по лугам. И как бывало хорошо! Как бодро на душе! Иногда удавалось ходить за грибами.
Чего, чего не передумаешь, бродя в тишине, в лесу. В рассеянности, в самоуглублении зайдешь в такую даль от дома, что сразу и не сообразишь, где ты.
Мысли об Академии меня не оставляли.
«...Только неделя осталась до экзамена в Академии, я -таки порядком побаиваюсь. Неужели я доросла и развилась до Академии! Неужели я поступаю в Академию! В ту Академию, которая когда-то казалась мне недосягаемой, о которой мне страшно было подумать, как о той далекой цели, к которой я тогда стремилась. И что же... Я достигаю этой цели, но уже не смотрю на Академию с прежней точки зрения, эта точка давно мало-помалу переместилась у меня, а с нею и мои взгляды на Академию...»
Как раз в это лето я поняла, что у меня есть большой ущерб в моих способностях, о чем я пишу в дневнике от 21 августа 1892 года: «...иногда вижу перед собой картину или лицо, и вижу до мельчайших подробностей, но это единственно плод моей фантазии. Оно носится перед моими глазами, не дает мне покоя, и мне страстно хочется его набросать на бумаге. Но, как только я беру карандаш и опускаю глаза на бумагу, образ мой исчезает, я опять подымаю глаза, стараясь увидеть его, и вижу его ясно, кажется, он для меня осязаем, но карандаш не слушается моей памяти или, иначе сказать, моих внутренних глаз, наносит неверные очертания, слаб и робок, и я в отчаянии оставляю карандаш. Что это такое? Бездарность? Отсутствие художественной памяти? Нет у меня чутья, той художественной искры, которая необходима для таланта. Я готова по временам бросить мое рисование, но что же мне остается, какой интерес в жизни? Я бы, кажется, с тоски умерла без карандаша и бумаги!..»
Итак, несмотря на все мои попытки, мне совсем не удавалось работать, как говорят художники, «от себя». Это был, конечно, большой недостаток. И тогда же я сделала вывод: все мое искусство должно быть основано на изучении природы, людей, предметов. Базисом для него должно служить знание окружающего мира. И я с большим упорством пошла по этой дороге…

…Писала только основными, яркими цветами, выбрасывая все промежуточные тона. Получалась какая-то мозаика.
Работу мне пришлось внезапно прекратить. Я по неопытности не сумела устроиться с зонтом, холстом и палитрой. Солнце светило на палитру, мне в глаза, я через несколько времени почувствовала сильную головную боль, тошноту. Отправилась домой. К вечеру начался озноб, бред, и я пролежала несколько дней в постели. До середины июля мне запрещено было читать, писать, работать.
Я вела созерцательную, растительную жизнь и каждый вечер с тоской думала о даром прожитом дне. Лето было дождливое, и приходилось много сидеть дома. Спасали книги. Читала Спинозу, Бокля и Канта. Последний был в переводе профессора Владиславлева и переведен очень тяжелым руским языком. Я много раз бросала книгу.
Часто ездила верхом. У Срезневских гостил Н. В. Карпов, атаманец, георгиевский кавалер и в то же время художник. Он-то
и учил меня ездить верхом. На этюды я предпочитала ходить одна. Иногда мы затевали экскурсии или проказы.
Зима 1893/94 года прошла в усиленных занятиях научными предметами, и весной я все сдала.
Два экзамена прошли шероховато. На экзамене анатомии я чуть-чуть не провалилась вследствие простой случайности.
Мне надо было на доске нарисовать мышцы руки. Этот билет я хорошо знала..
…К экзамену по истории искусств я готовилась особенно внимательно еще и потому, что лекции почти совсем не посещала. Но чуть не случилось прорухи. Я опоздала на экзамен. Сидела над книгами всю ночь и утро и приехала в Академию, когда экзамен уже кончился. Я бежала по коридорам с двумя учениками, тоже опоздавшими. Нам навстречу показался ректор Шамшин, которого вели под руки (он был болен и очень стар), и весь синклит экзаменаторов. Ученики стали просить Шамшина вернуться, я стояла в стороне и ждала конца переговоров, как только экзаменаторы повернули обратно, я шмыгнула в аудиторию. Но мне это не прошло даром: увидев меня, Сабанеев накинулся с криком: «Как вы смели опаздывать? Вы знаете, кто опаздывает? — Опаздывает тот, кто ничего не знает!» — и дал мне одну из самых трудных вещей — историю постройки св. Петра в Риме с подробными чертежами на доске. Я любила учить трудные вещи и знала этот билет очень хорошо. Сабанеев постепенно помягчал, а под конец стал аплодировать, и Шамшин тоже.
Ночью, готовясь к истории искусств, я видела странное явление, которое, конечно, следует отнести к моим обычным болезненным галлюцинациям. Мне показалось, что одно из кресел сделало движение по направлению ко мне. Хотя я испугалась, но взяла себя в руки, расставила …Нагромоздив на себя работу, я целыми днями, с утра до вечера пропадала в Академии.
Мама огорчалась мрим похудевшим, утомленным видом. Всякими способами старалась удержать меня дома, находя, что я работаю не по силам. Просила, умоляла. Я с ней соглашалась, ей сочувствовала, когда она плакала — я тоже, но все-таки через несколько минут уносила (на всякий случай) вниз свою шубу и калоши к швейцару и при благоприятном моменте тихонько исчезала из дома... в Академию.
Братья, видя огорчение мамы, бранили меня, уговаривали вообще бросить работу, говоря, что если б я была одарена, то мне не приходилось бы так много тратить сил.
«Ты просто бездарна!» — говорили они.
Лето 1894 года мы жили в моем любимом «Линтуле». Я бродила по его лугам и рощам. Сидела на берегу речонки, наблюдая часами за прыжками и игрой рыбы в быстрых струях. Перебиралась по мшистым камням на другой ее берег. Переживала вновь все пережитое за зиму и искала бодрости для будущего. Много читала.
Работа не клеилась. Начала портрет Лили, через несколько сеансов отставила. Сделала рисунок с Сони, и тоже, не окончив, прекратила. Еще мешали работать гости. Приезжала Довяковская Бронислава Ивановна, наша дальняя родственница, певица, примадонна оперного Варшавского театра. Она приехала с двумя взрослыми сыновьями. Они мне были в тягость.
«...Начну с завтрашнего дня опять работать по-прежнему, а то просто стыд, вот уже неделя, как стоит прекрасная постоянная погода, а я ничего не делаю. Нет просто охоты. Иногда я в отчаяние прихожу, хочу все бросить и перестать рисовать, а то чистое мучение, как будто это обязательство или мой долг — постоянно рисовать и не терять ни одной минуты.
Нет, правда, это странно! Если я день не займусь рисованием, то чувствую такое угрызение совести и потом такое раскаяние, как будто и в самом деле не исполнила своего долга. Да, тяжела шапка Мономаха! Нет, сама же себе создала такую жизнь — отказывать себе в очень многом для свои занятий. А потом… как подумаешь, что ведь это единственное, что остаётся тебе в жизни живого, интересного, к чему стремиться и в чём можно усовершенствоваться и что может вполне… да, вполне удовлетворить тебя, тогда втрое больше налегаешь на рисование своё и находишь действительно в нём счастие, забытье и удовлетворение и … много мучений…»…
…Большинство работало с увлечением, многие со страстью. Работали по воскресеньям, платя натурщикам особо.
Завязывалась дружба, товарищество, и хорошее товарищество. За все семь лет, что я пробыла в Академии, я не имела со стороны студентов ни одной неприятности, столкновения или чего-нибудь резкого или циничного. И из общения с ними вынесла на всю жизнь глубокую веру в хорошие и верные инстинкты молодежи.
Мы не все время только работали, мы умели и веселиться. Каждый год в бывшем Дворянском собрании (нынешняя филармония) студенты Академии устраивали общественный бал. Он считался в году одним из самых оживленных и интересных. На него съезжалось несколько тысяч народа.
Студенты устраивали громадные костюмированные процессии. Темы брали из мифологии, из сказочного эпоса, народного, были и юмористические. Много фантазии. Изображали очень красиво, красочно, находчиво и остроумно. Студенты костюмировались, да и из публики многие. Гостям на балу вручались особые талоны, а они их должны были давать костюмированным за лучшие костюмы. Кто больше имел талонов, тот получал выигрыш; они тут же висели — пожертвованные картины профессоров Академии и работы студентов.
Задолго до бала шли приготовления. Нам отводили особое помещение—антресоли первого этажа, где из-под пола выходили круглые верхушки огромных окон Академии. Там лежали груды цветной папиросной бумаги, и мы по вечерам плели гирлянды пестрых цветов, бесконечное количество аршин; ими украшался бальный зал...
Иногда студенты-архитекторы устраивали спектакли. Помню, один раз давали «Женитьбу» Гоголя . Невестой была М. В. Шретер, а так как никто из учениц не хотел брать роль девчонки Дуняшки, я мужественно ее исполняла.
Вообще жизнь моя проходила не так уж однообразно, как это может казаться из моего писания. Я часто бывала в опере, где родители имели абонированную ложу. Прибегала туда прямо из Академии, а там меня встречала мама яствами (я была балованная дочь). Лежа на диванчике в аванложе, я с комфортом слушала музыку.
Я любила бальную залу, любила танцевать, но светскую жизнь избегала. Люди меня не интересовали.
Мама всякими способами старалась отвлечь меня от моей чрезмерной работы. Она знала — у меня было мало физических сил, и я была слабого здоровья.
Вся работа шла на нервах…
...Дни сомнений реже посещают меня. Но несчастная потребность копаться в своем «я» приносит мне все-таки и тут минуты огорчений.
«...И хочется поделиться с кем-нибудь и в то же время — нечем. Вот, правда, странное бывает состояние на душе — тянет, тянет...
Вообще, какая у меня пустота в мозгу, я не говорю о данном времени, а вообще всегда.
Искусство, мне кажется, отучает мыслить, собственно, не искусство, но работа; в то время, когда занимаешься писанием, есть во мне чувство удовлетворения, как будто что-то и делаешь: руки, глаза и голова как будто заняты, и кажется, время проходит недаром. А чем это выше вязания, вышивания и ковыряния спичкой в трещине стола!..
Нет во мне широкого течения в мыслях, и не могу я также долго останавливаться на одной из них, чтобы ее развить, сделать какие-нибудь оригинальные выводы, заключения, но есть какое-то мелькание с одной на другую...»
(Как я в те минуты, когда писала эти строки, ошибалась. Работа учит самоуглублению, самосознанию, помимо всего другого, что она дает.)
По вечерам, собираясь вместе на балконе, мы слушали, как в черноте ночи доносились до нас звуки из Ладыженки, кваканье лягушек из соседнего ставка и чириканье сверчков. Мы тихо беседовали... И все об искусстве...
Вспоминается мне один разговор с Ландезен. Я жаловалась на плохой рисунок.
«...Началось с того, что Ландезен взяла мой альбом набросков и начала его рассматривать. При этом я попросила ее сделать замечания, так как я считаю ее сильной в рисунке. Ей мало что понравилось, особенно мой штрих или линия…
…Ландезен мне говорила, что в рисунке, так же, как и в живописи, надо вкладывать чувство и частичку творчества и что рисуя надо охватить форму глазом и чувством сразу и потом, почти на память, нанести ее на бумагу, потом проверить, прочувствовать, главным образом форму, форму и форму. Это я все знала и раньше, но слушала, как будто в первый раз!..»…
…Осенью нас в Академии ожидали перемены. Мастерскую Репина перевели в другое помещение, более обширное и удобное. …
… «...Я в отчаяние прихожу от мысли, что я не могу делать эскизы, компоновать картины, что у меня в голове нет ни одной мысли, которую я бы хотела выразить в образах, в красках и формах... Я неверно говорю, что я не могу. Я бы могла, если бы умела, а умела бы, если б училась, так как компоновать или выражать в образах свои мысли можно выучиться путем практики и энергии, но у меня нет желания делать это, нет мыслей в голове и нет потребности к этому, а это больше всего меня и огорчает, так как вернее всего указывает, что по складу ума и души я совсем не художник...»
(Какое глубокое заблуждение владело мною в то время — будто способность компоновать картины составляет главную сущность искусства и состоит признаком художественной одаренности. Но это заблуждение приносило мне много огорчений...)
В эту осень Репин особенно внимательно и даже с увлечением занимался с нами.
…Ученик, который сообщил мне про рисунок, переписывается с заграничными учениками Академии и от них кое-что узнает. Теперь надо усвоить эти правила, понять и применить в работе.

...Сегодня работала семь часов и совсем не устала, а завтра попробую работать семь с половиной, больше не буду, боюсь...»
«Пишу тебе в конке... Лекция Прахова была очень интересная; он развивал шаг за шагом ход истории искусства. Масса учеников была на лекции, был Репин, княгиня Тенишева и Дягилев…
…«...У нас в Петербурге светопреставление! Целый день сегодня шел ливень, ездят на колесах, лужи — целые озера, темнота такая, что нельзя было писать, и я большую часть времени провела в академической библиотеке; хотелось мне посмотреть увражи с гравюрами; вот я пришла в восторг от гравюр Дюрера!!
В воскресенье Шмаров уезжает за границу, и завтра приедет попрощаться, едет против желания Репина, который не хотел его туда пускать. Боюсь, что Шмаров (еще совсем неустановившийся) попадет под дурное влияние, а он к этому очень склонен, и может совсем погубить свой талант, ведь он еще мальчик—двадцать два года.
Репин совершенно прав. Шмаров очень легко впадает в «манерность»... 112
Нагромоздила на себя я массу работы. Работа в мастерской, портрет Сони и начала гравировать у Матэ...

…«...О моем здоровье, голубушка, ты не думай и не огорчайся: я себя отлично чувствую. Ты знаешь, у меня уж такая натура—или все или ничего. Ну. на какой прах мне здоровье, если я буду дома сидеть и на себя смотреть! Провались оно совсем с такой жизнью.
Я хочу добиться своего, у меня на это данные есть, и я покажу «им», как могут работать бездушные, слабые женские существа. Я себя никогда не называю женщиной, а всегда — женским существом, потому что перестала ею быть, а превратилась в какую-то «работягу». Они все до сих пор не могут забыть мой первый этюд, а я им закачу такой, что все они ахнут: я уж примериваюсь да приберегаю силы на после рождества. (Сейчас оглянулась на себя и вижу, сколько у меня появилось энергии и хвастовства—это все «анненский» воздух и «хрустальная душа» виноваты.)
Ну, как здесь не начать работать изо всех сил, когда Репин хвалит, ждет от меня; Матэ говорит, что он из меня сделает европейскую знаменитость! Ну, посуди, Адюнюша! Они меня сами заставляют напрягать свои силы и действительно работать.
А ты не бойся, я благоразумна: и танцую, и занимаюсь туалетами, и отдаю визиты…
…Анюта очень энергично убеждала меня уехать, обещая в Париже устроить и помочь. Подошла к этому вопросу реально и деловито.
Через несколько дней она уехала. Перед отъездом она предложила мне (это было после выставки моего портрета) вступить в члены общества «Лига равноправия женщин». Ей поручили мне это передать. Я подумала и отказалась, сказав ей, что моя защита прав женщин будет осуществляться в моей работе и ее успехе. Я этим лучше всего докажу право женщин на равноправие.
Итак, в нашей семье стал на очередь вопрос о моей поездке за границу. А пока я была занята моими делами с выставкой и дальнейшими работами…
Это было время постоянного внутреннего горения. Стремление вперед, в неизвестное. В одном из писем к Аде Труневой я говорю: «...я долго тебе не писала, мне все некогда... я тороплюсь... куда... не знаю...»
Я задумала писать большую вещь: «Леди Макбет». Заказала холст в 3,25 аршина вышины. Мысль об этой картине меня не оставляла ни на минуту
«...Сейчас вошел Репин в мастерскую, а я его и не заметила, хотя сидела у самой двери, на кушетке, и строчила тебе письмо. Он со мной поздоровался, а я и не слышала. Сейчас будет разносить мою работу...»
Несколько времени спустя:
«...Дуся, если б ты знала, как он меня расхвалил! Я боялась, что он не поймет меня, чего я добиваюсь в настоящем этюде, и, кроме того, он говорил, что место мое трудное, хотя, добавил он, когда мы выбирали место: «Вы справитесь с задачей».
И сегодня он еще издали начал мне кивать и говорить: «Одолеваете, одолеваете».
Я так рада, главное, что он понял меня без слов, нетрудно ему: он такой великий художник, и нас, мазилок, он видит насквозь...»
В этот день он обратился ко мне с неожиданными и удивившими меня словами. Мы все гурьбой, окончив работу, шли из мастерской к выходным дверям. Он громко окликнул меня. Все остановились, и между им и мной образовалось пустое пространство:
— Я вот что хочу сказать, Остроумова: не бросайте живопись, я вас об этом прошу.
Я, совершенно сконфуженная, ответила, что не собиралась этого делать.
— Да, я знаю, как женщины... Выйдут замуж, муж, семья» а живопись и забыта... Я серьезно говорю: не бросайте живопись! — и махнул рукой…

...Презираю себя до глубины души за слабость, ничтожество и бездарность... Надоело мне все... Грустно мне... Конечно, причиной этому невозможность работать свободно, спокойно, так, как я понимаю надо работать, чтобы что-нибудь могло порядочное выйти. Не в силах переменить я обстоятельства и все, что меня мучает и стесняет...»
Между этим письмом к Аде и следующим, писанным в конце октября, произошло многое и очень для меня значительное. Родители, видя мое чрезвычайно тяжелое душевное состояние, наконец, поняли, что нельзя меня держать в неволе, иначе я рисковала совсем захворать, и сами стали уговаривать меня уехать.
«...Ты знаешь, что я уезжаю, и можешь думать куда? В Париж, месяца на два, на три, поучиться, посмотреть, поработать, пожить той жизнью.
Это случилось почти неожиданно для меня самой, и это — желание папы и мамы... Дядя Коля дает мне денег, и я в конце ноября уезжаю и, должно быть, совсем одна...
Вначале я собралась ехать в Германию, но Репин решительно восстал против Дрездена и Мюнхена и советовал ехать только в Париж. Он говорил: «Вас можно туда послать, вы там во всем разберетесь!»
Последнее время меня охватила такая апатия ко всему решительно. Это, должно быть, и послужило причиной уговоров со стороны папы и мамы ехать за границу... В последнем письме, Адюня, ты пишешь мне об отдыхе, покое, но, наоборот, я ищу бурь, треволнений, новых впечатлений, что и должно составлять жизнь художника...
Все это время у нас шла молчаливая и мирная, с любовью, борьба между мною и родителями, я одержала победу и, может быть, так, шаг за шагом, я отвоюю себе свободу, необходимую для художника...»

Ленинград. Июнь 1933 г
ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ И УЧЕНИЕ В ПАРИЖЕ (С 14 ноября 1898 года по 15 мая 1899 года)
В МАСТЕРСКОЙ УИСТЛЕРА
14(27) ноября 1898 года родители провожают меня за границу. Мы стоим на платформе Варшавского вокзала. Первый раз я уезжаю из дома одна и потому волнуюсь, но стараюсь показать, что это не так. Идет хлопьями снег. Сыро и холодно…
…Сомов жил в том же доме, и как раз надо мной. У меня в комнате был накрыт завтрак, цветы, фрукты. После завтрака Константин Андреевич убежал по своим делам, вручив мне план Парижа и рекомендуя быть самостоятельной…
Как я провела первые дни в Париже, можно видеть из моих писем к матери и отцу.
«...Милая мамуся! Вот уже ровно сутки как я в Париже. Мне безусловно уже и теперь нравится здесь и, если обживусь, то и совсем привыкну. Здесь так много интересного и любопытного, что глаза разбегаются. Все хочется передать подробнее. Комната моя мне нравится, она довольно большая и светлая, так что я даже могу в ней писать. Хозяйка — милая дама, она же и комнаты сама прибирает. Все хлопоты она берет на себя — уголь, керосин, прачка — обо всем этом она будет заботиться сама. Утром приносит мне молоко и две маленькие булочки. Завтракаю я в сremerie (молочной), да и обедаю там же, она в соседнем доме.
После завтрака я одна пошла смотреть Люксембургский дворец, то есть картинную галерею. Потом с половины пятого до половины седьмого рисовала в одной мастерской, куда могут приходить все и, платя 50 сантимов, работать два часа — четыре позы. Квартал, в котором я живу, весь заселен англичанами, американцами, русскими, вообще, иностранцами. За эти два дня я совсем не слыхала французского языка. После обеда в первый день я пошла к Анюте Писаревой, она была очень добра ко мне, проводила домой и уложила меня спать.
Ни на какой мастерской я еще не остановилась. У Жюльена, говорят, такая масса народа, что просто давка и невероятная температура.
Слышу наверху музыку: это «Ватрушка»( К. А. Сомов) играет Моцарта. Я сегодня его еще не видала... Поцелуй меня, мамуся».

«...Дорогая мамочка. Я все еще не умею распределить свое время так, чтобы на все хватало. Сегодня я совсем проспала и потому, чтобы вы не беспокоились, послала телеграмму...
В восемь-девять часов целые толпы студентов, мальчишек ходят, кричат, поют, свистят, гам страшный. Кроме своего quartier, я еще никуда не ходила и Парижа совсем не видела. Завтра Анюта зовет меня ехать с ней на Grands Boulevards, смотреть шикарные улицы, магазины, толпу. Здесь, в нашем квартале, мы не можем ни о чем судить, французов здесь совсем не видно — все иностранная богемная студенческая молодежь. Всей этой молодежи ни до кого и ни до чего нет дела, все куда-то торопятся, куда-то спешат и болтают на непонятном для меня языке... Ходила в мастерскую делать наброски, и уже совсем одна, потом обедать ходила, там встретила Сомова, а потом побежала на телеграф. Французы — народ нетерпеливый: чуть чего не поймешь, сейчас начинают покрикивать, особенно женщины. Впрочем, моя хозяйка — иная.
Когда я приехала в Париж, я поняла, почему здесь можно ходить без калош: он весь залит асфальтом, и нигде не видно ни горсточки земли, следовательно, и грязи не может быть.
Для меня Париж теряет три четверти своей прелести, потому что никого из вас здесь нет. Не с кем словом перемолвиться. Сомов только вежлив. Водворил меня на место, показал мне, где есть, а всего остального предоставил мне самой доискиваться. Он прав, да я и рада, что он не вмешивается в мои дела, по крайней мере, я буду чувствовать себя свободной и самостоятельной.
Первые дни я что-то очень устала и потому не хочу ничего важного предпринимать. Поцелуй крепко папу и всех. Тебя крепко целую. Твоя Ася»…
…При печатании обнаружила большой промах. Забыла, что текст надо было резать, перевернув слева направо. Что делать? Пришлось резать вновь всю гравюру. Запасной доски у меня не было. Решила резать на обратной, нешлифованной стороне, с таким расчетом, чтобы на шлифовке доски все вырезанные линии сохранились. Это мне вполне удалось.
Зима, проведенная в Париже, и последующее за нею лето были решающими в моей жизни художника.
Пребывание за границей, в таком центре интеллектуальной жизни, как Париж, вызвало во мне полный внутренний переворот. Попав из узких рамок патриархальной семьи с крепкими старинными устоями в бурлящий стремительный поток новых впечатлений, я многие ценности вновь переоценила, а многое и совсем отвергла.
Судебный процесс Дрейфуса мне на многое открыл глаза. С увлечением читала выступления Золя, Жореса и Клемансо.
Из мечтательной, самоуглубленной девушки, полной всяких сомнений и колебаний, я превратилась в человека с ясным, установившимся миропониманием. После моего возвращения родители, посмеиваясь, приглядывались ко мне, и мои «выпады» часто вызывал ожесточенные споры. Сестры поддерживали меня.
Приехав из Парижа, я еще не решила, на чем остановиться. Гравюра меня захватила, но и к живописи у меня было большое влечение. Последние годы я больше работала по портретной живописи, но так случилось, что в Париже мне не удалось окончить двух начатых портретов по вине позирующих: одна модель уехала, другой надоело позировать. Мои домашние и родные не любили мне позировать и, не стесняясь, опаздывали на сеансы, откладывали их, а то и совсем прекращали. Меня тяготило такое положение вещей, когда моя работа, ее течение, успех зависели от чужой воли, от другого человека, от его каприза. Отдаешься с увлечением какому-нибудь портрету, и потом, после неоднократных огорчений, приходится от него отказываться. В глазах моих родных и близких я не имела значения и авторитета настоящего художника. Меня все это несколько охлаждало к работе по портрету.
В это лето я работала над пейзажем, все больше рисовала. Меня очень интересовал принцип обобщения и принцип стилизации. Бывало, часами сидела и рисовала дорогу с деревьями, уходящими вдаль. Вырисовывала мельчайшие подробности стволов, листвы, даже делала контур каждого листа. Потом этот же рисунок я дома обобщала, сохраняя всю типичность деревьев. Я задавалась целью передать самой упрощенной и обобщенной линией характер деревьев, их породу. Дуб, береза, ель, сосна, липа — все должны были иметь свой характерный росчерк. Таких рисунков я делала множество. Они не имели никакого художественного значения, а были только следами исканий и протокольным материалом.
В это лето я переживала, усваивала и претворяла все те впечатления, которые я получила зимой в Париже. К концу лета у меня явилось определенное сознание, что мое место — в гравюре, что там я должна работать, там я скажу новые слова и сделаю новые шаги и сдвину это искусство с мертвой точки.
Выдержка из дневника от 13 июня 1899 года ярко выражает мое тогдашнее настроение:
«...Я нашла себя! Боже, как я рада! Я нашла себя! Как мне стали ясны эти слова, как близки! С каким глубоким пониманием я могу это сказать. И как долго я искала себя. И никто мне не мог помочь в этих исканиях. Я не понимала себя, не знала себя, не знала, чего хочу, чего ищу, что чувствую, к чему меня склоняет моя натура, мои вкусы, мои наклонности...»
Я чувствовала в себе громадный запас духовных сил. По временам они меня переполняли. Иногда целые ночи напролет я не смыкала глаз от какого-то внутреннего возбуждения. Я так хотела работать, работать, работать. Мне казалось в такие минуты, что я могу двигать горами. Я все думала и думала о гравюре. Я мечтала о том, как я буду в ней работать. Как я дам новый путь этом искусству. Как из ремесленного и подчиненного я сделаю его свободным и самостоятельным. Какое оно было прекрасное в XV XVI веках, и какое оно потом стало служебное, подсобное, потеряв свою самодовлеющую силу.
Я дошла до того, что на что бы я ни смотрела, я мысленно резала резцом. Лицо ли, пейзаж, летящую ли птицу, — я ко всему примеривала свой граверный резец. И я думала: «Ну да, это легко вырезать реальный предмет, а как же изобразить в гравюре, в линии мои внутренние переживания? Все, что не имеет в мире воплощения, не имеет формы?
Я давно уже отказалась — еще до поездки в Париж - от
искусства, которое подчиняется рассказу, анекдоту, сюжету. Я поняла, что меня удовлетворит только такое искусство, которое берет формы внешнего мира лишь как средство выявить свою индивидуальность и передать зрителю внутреннее переживание художника. Но как это сделать в гравюре? Старой гравюры, многословной, многоштриховой, я не признавала. Она была скучная, служебная и такая униженная.
Гравюра второй половины XIX века!
Она совсем не исполняла задач, предъявляемых ей ее сущностью и характерными свойствами ее техники. Многочисленные штрихи, тонкие и механические, или передавали характер масляной живописи, или карандашный и угольный рисунок, а то рисунок пером. И правда, граверы дошли в намерении передать материал другого искусства до большой виртуозности, но зато совершенно лишил деревянную гравюру самодовлеющего значения, и она влачила какое-то жалкое существование. В своем отрицании штрихов и штрихования я доходила до крайности, но это вытекало из оппозиционного чувства к ремесленной гравюре.
Меня увлекала краткость и сжатость гравюры. Я чувствовала в этом ее особую силу.
Карандашный рисунок, угольный, наконец, офорт — я не любила. В них так легко и незаметно можно было впасть в излишние
слова. Я никогда не любила лишних слов и жестов. Меня особенно интересовала линия как таковая. Линия, в которую слиты многие линии. Линия как синтез, но полная силы и движения. Линия, проведенная по линейке — я тогда думала, — мертвая линия, но линия, сделанная рукой, должна в каждой своей точке жить и петь и являть собой наиболее лаконичный и выразительный способ воплощения художественного образа. И я задумала линию подчинить гравюре, ее технике и ее материалу. Графики как искусства в России в то время не существовало. Будучи за границей, я как-то проглядела графиков. Кроме граверов Лепера, Ривьера и Валлотона, я никого не припоминала, кто бы остановил мое внимание. Бердслея я узнала позднее, когда он был воспроизведен в журнале «Мир искусства», так же, как и Гейне, и других художников из «Simplicimmus»'а .
Упрощение и стиль, вот о чем я думала больше всего.
На время совсем забыла о живописи. Меня увлекала новизна техники гравюры, новизна способа выражения моего мироощущения. Я не могла дождаться осени и возможности на деле выразить все, что я приобрела, все, что открылось в моей душе художника.
Внешне лето прошло довольно однообразно и скучно.
По вызову отца нам пришлось довольно неожиданно уехать, многие мои работы оставались неоконченными.
Как только я вернулась в Петербург, на меня нахлынули всевозможные заботы, радости и впечатления. Моя гравюра ех-libris для Мmе Вебер очень понравилась Бенуа, Дягилеву и всем друзьям как нечто новое и неожиданное.
Вскоре после моего приезда ко мне пришел и познакомился с моими родителями Евгений Евгеньевич Лансере. Он произвел на всех прекрасное впечатление своим умом, скромностью и тактом. Потом навестил нас Сомов; он объявил мне, что «они решили не выпускать меня из лап, пока я не сделаюсь гравером».
…Очень большую некультурность и отсталость мы встретили среди офицерского состава полка. Полковой командир отнесся к Сергею Васильевичу с большим подозрением и недоброжелательством. Он боялся «губительного» влияния приехавшего из Петербурга прапорщика на психологию солдат. Чтобы отдалить его от полка, он поручил ему занятия с трахомной командой, которая, ввиду заразности болезни, была отделена от жизни полка.
Мы пробыли в полку недолго — месяц с небольшим, а потом Сергей Васильевич получил назначение на пороховой завод в Петербург, на работу уже по специальности. Поселились мы на 13-й линии Васильевского] о[строва] и стали понемногу устраиваться и налаживать нашу совместную жизнь. Я до брака жила и работала, не испытывая никакой нужды, так как все материальные заботы снимали с меня мои родители. Начав самостоятельную жизнь, мне пришлось налаживать ее в новых для меня, незнакомых условиях. Сергей Васильевич, будучи лаборантом, получал в год восемьсот рублей, которых, конечно, не хватало даже на самую скромную жизнь. Он прирабатывал тем, что преподавал в гимназии, работал еще в лаборатории Министерства путей сообщения и других местах. Это очень разбивало его время и силы. Мы решили сократить наши расходы елико возможно, чтобы он мог, отказавшись от некоторых занятий, сосредоточить все внимание на своей научной работе в лаборатории университета. Конечно, я теперь кое-что зарабатывала, но это было очень нерегулярно и непостоянно. Сокращая наши потребности до минимума, мы тем самым переставали от многого зависеть, что не составляло главного и насущного в жизни, и тем приобретали большую свободу.
Наши вкусы сходились. Мы любили все самое простое и скромное. Покупали только вещи, необходимые для нашего обихода, и ни одного предмета роскоши.
Теперь мне смешно вспомнить, какой плохой хозяйкой я тогда была и как многому мне пришлось учиться. Множество житейских мелочей обступили меня. Я тогда поняла, как связывают вещи. Каждая вещь требовала к себе внимания и забот.
В первое же лето моль съела наши шубы. Мне не пришло в голову весной их вычистить и убрать. Такие уроки мне не проходили даром, а раза два сожженное жаркое заставило обратить внимание и на кухню. Здесь я особенно оценила доброту и снисходительность С. В., который иногда голодный выходил из-за стола. Он же меня и утешал. Но я быстро ориентировалась и, хотя никогда не любила хозяйства, все же старалась, чтобы оно шло гладко, удовлетворяя наши скромные потребности, и, главное, оставляло мне время для художественной работы. Надо было найти и установить определенный ритм жизни, удобный для нас обоих и наиболее продуктивный для нашей работы.
«...Регулярно заниматься каждый День я до сих пор еще не могла. Постоянно нужно было что-нибудь устроить, пошить, пойти купить, без конца. Я даже начала приходить в уныние. Но вот последние два дня я занимаюсь гравюрой—делаю экслибрис для Казнакова на тему: «Екатерина II в Царском Селе».
Может быть, у меня будет заказ — резать рисунки Бенуа к иллюстрациям романа Фенимора Купера. Рисунки Бенуа мне не очень нравятся, и мне над ними придется поработать, так как они недоделаны и торопливо исполнены, но я за них получу пятьсот рублей. Это будет недурно...»
В общем могу сказать, что моя личная жизнь понемногу входит в новые рамки. Я чувствую, что она становится более или менее нормальной...

…И всегда, когда я смотрю вещи Джорджоне, которых так мало я сожалею о его ранней смерти.
Потом Рафаэль, Тициан, Веронезе, наконец, Ван Дейк. Все какие вершины!
Из французов мои любимые были — Ватто и Шарден. Один был певцом праздников, красоты и грации, другой в неподражаемой живописи передавал несложные картины семейной и детской жизни, и из очень простых, домашних предметов — натюрморты.
Конечно, часы проводила перед Клодом Лорреном, Гюбер-Робе-ром, Милле, Коро, Руссо и еще и еще.
А когда я уходила из Лувра, в моей душе царила надо всем античная скульптура — «Самофракийская крылатая победа», стоящая на лестнице Дарю...
В Люксембургском музее (раньше, когда я училась, я его часто посещала) я привыкла видеть в одной из первых зал музея вещь моего учителя Уистлера — портрет его матери…
…Приятен художник Каррьер. В своих картинах он чаще всего изображает мать, детей, материнство. Все проникнуто теплым чувством ласки и нежности. Живопись его покрыта какой-то золотистой дымкой. Нет резких контуров. Все смягчено и затуманено.
Конечно, я больше всего застревала в тех небольших залах, где висели Дега, Мане, Моне, Сислей, Писсарро и Ренуар — молодые французы, внесшие в искусство так много нового, так много свободы и дерзаний.
А вот картина Марии Башкирцевой — «Митинг». Картина тонко продумана и хорошо исполнена. Ведь это было только начало и так удачно... Какое она была удивительное существо! Сколько таланта, сколько сокровищ таилось в ней! Но прекрасные дары, посланные ей судьбой с таким изобилием, раздавили ее хрупкую телесную оболочку. Как жаль! Как жаль!..
Обширный сад примыкает к Люксембургскому музею. Я часто после осмотра картин шла посидеть под его тенистыми платанами. Большие плоские бассейны отражали небо, купы деревьев. Вдоль низких их краев толпились нарядные ребятишки с нянями и матерями. Нередко я видела кормилиц в русском наряде, в кокошнике, вышитом бисером, в бусах на шее, с яркими лентами и в широких русских кофтах. Такова была тогда мода в Париже у богатых буржуа. Часто ребенка сопровождал сгорбленный, но изящный старик,— видимо, дедушка выводил гулять своего внука. Дети пускали в бассейне кораблики, лодочки, причем кричали от радости и восхищения, когда парусное крошечное судно плыло по зеркальной воде…»

Фредерик П.Брукс «Мифический человеко-месяц», 18-я библиотека в кармане

«…"Корабль на мели - моряку маяк".
(Датская пословица)
… Следующее обстоятельство сводится к тому, что приятно выдавать большие идеи, но какой же поистине "адский труд" - иногда поиск самой крошечной ошибки! Любая творческая деятельность подразумевает долгие часы кропотливого и скучного труда, и программирование в этом смысле - отнюдь не исключение…
.
…Все программисты - оптимисты. Может быть, это современное чародейство особенно привлекает тех, кто верит в добрых фей и счастливый конец. Может быть, cтократное крушение надежд способен пережить только тот, кто привык добиваться поставленной цели. Или, может быть, все дело в том, что вычислительные машины молоды, а юность всегда оптимистична. Однако как ни объясняй, но слышим мы одно и то же:
"К этому сроку программа обязательно пройдет", или "Я только что нашел последнюю ошибку".
Итак, первое ложное допущение, лежащее в основе планирования деятельности системных программистов, заключается в том, что все будет в порядке,- т. е. что выполнение каждого задания займет ровно столько времени, сколько оно "должно') занять.
Широкое распространение оптимизма среди программистов заслуживает более глубокого анализа. Дороти Сейерс в своей прекрасной книге "Мысль творца" ("The Mind of the Maker") подразделяет творческую деятельность на три этапа: идея, реализация и взаимодействие. Книга, вычислительная машина, или программа сначала существуют как идея, вне времени и пространства, только в мозгу своего создателя, но в совершенно законченном виде. Замысел реализуется во времени и пространстве посредством пера, чернил и бумаги или же с помощью проводов, полупроводниковых схем н феррптовых сердечников. Процесс создания завершается, когда кто-то другой читает книгу, использует вычислительную машину, пропуская через нее программу, тем самым взаимодействуя с замыслом творца.
Это описание творческой деятельности человека поможет нам при решении нашей сегодняшней задачи. Для людей творческого труда неполнота и противоречивость их идей становится ясной только в процессе реализации; таким образом, описание, эксперимент, "решение" весьма важны для теоретика.
Во многих видах творческой деятельности средства реализации несовершенны. Древесина раскалывается, масляные краски засыхают, в электрических цепях происходит замыкание. Такое физическое несовершенство средств накладывает свои ограничения на предлагаемые идеи и, кроме того,
Реализация дастся нам потом и кровью как из-за несовершенства физических средств, так и вследствие неадекватности наших основополагающих идей. Мы склонны сваливать вину за большинство затруднений на средства реализации, поскольку они не "наши" в отличие от "наших" идей, которые нам трудно оценивать беспристрастно.
Программист, однако, имеет дело с очень податливым материалом: концепциями и весьма гибкими представлениями. Поскольку материал столь послушен, мы не ожидаем особых затруднений при его реализации, и отсюда наш всепроникающий оптимизм. Поскольку наши идеи неверны, мы получаем ошибки. Следовательно, наш оптимизм необоснован.
Допущение о том, что все будет в порядке, имеет вполне определенный вероятностный смысл для отдельно взятой задачи. Действительно, все может идти по плацу, поскольку существует вероятностное распределение появления отставания от графика, а, стало быть, есть конечная вероятность, что отставания не будет. Большой программистский проект, однако, включает в себя много отдельных задач, каждая из которых может зависеть от окончания другой. Вероятность того, что каждая задача будет идти нормально, становится исчезающе малой…
…Когда задание нельзя распределить между несколькими работниками из-за ограничений на последовательность выполняемых работ, привлечение дополнительных сил не влияет на график его выполнения (рис. 2.2). Чтобы выносить ребенка, нужно девять месяцев, независимо от того, сколько женщин будет к этому привлечено…
…Ни одна часть графика работ не связана так сильно ограничениями на их последовательность, как отладка компонент и комплексная отладка. Очевидно, что требуемое время зависит от числа встречаемых ошибок и легкости их обнаружения. Будучи оптимистами, мы обычно ожидаем, что ошибок будет меньше, чем это оказывается в действительности. Именно поэтому отладка чаще всего не укладывается в график.
В течение нескольких лет я успешно применял следующее практическое правило планирования работ по созданию программного обеспечения:
* проектирование - 1/3,
* написание команд -1/6,
* отладка компонент и отдельных подсистем - 1/4,
* системная (комплексная) отладка всех компонент - 1/4.
Это разбиение отличается от общепринятого по нескольким важным показателям:
1) доля, отведенная проектированию, больше обычного. Но даже в этом случае времени едва хватает на написание подробных и надежных спецификаций и вовсе недостает на разработку и внедрение существенно новых методов;
2) половина времени отводится на отладку написанной программы, что гораздо более обычного;
3) часть, которую легко оценить, т. е. собственно написание команд, занимает только одну шестую графика.
Знакомясь с проектами, планируемыми по общепринятой методике, я обнаружил, что по графику только в некоторых из них половина времени отводилась на отладку, но в действительности так получалось в большинстве проектов. Многие проекты до этапа комплексной отладки еще как-то укладывались в график2).
Проект оказывается в особенно бедственном положении, если отводится недостаточно времени на комплексную отладку. Так как задержка приходится на конец графика, то никто и не ожидает никаких неприятностей почти до самой даты окончания работ. Плохие новости обрушиваются на заказчиков и руководителей внезапно и чаще всего слишком поздно…

…Крайне упрощая, мы сформулируем закон Брукса:
"Если программистский проект не укладывается в сроки, то добавление рабочей силы только задержит его окончание".
Таким образом, мы развеиваем миф о человеко-месяце. Число месяцев, отводимых на проект, зависит от ограничений на его линейность. Максимальное число людей зависит от числа независимых подзадач. Исходя из этих двух величин, можно построить график, рассчитанный на меньшее число людей и большее количество месяцев. (Единственная опасность заключается в том, что конечный продукт устареет.) Нельзя, однако, составить работоспособный график, используя больше людей и меньше месяцев. В большинстве программистских проектов дела шли скверно скорее всего из-за нехватки календарного времени, нежели по всем другим причинам, вместе взятым.


Теперь мы обратимся к более эмоциональной стороне проблемы: аристократия против демократии. Разве не образуют архитекторы своего род аристократию, интеллектуальную элиту, которая указывает разработчикам, что им следует делать? Не отбирает ли эта элита всю творческую работу, отводя разработчикам роль "винтиков"? Может быть, конечный продукт улучшится, если, следуя принципам демократии, позволить всему коллективу генерировать идеи, а не ограничиваться спецификациями, разработанными всего несколькими людьми?
Последний вопрос самый легкий. Я, естественно, не собираюсь настаивать на том, что только у архитекторов могут быть хорошие архитектурные идеи. Довольно часто свежая мысль исходит от разработчика пли от пользователя. Однако весь мой опыт убеждает меня в том, что именно концептуальное единство системы определяет легкость её использования, и я попытаюсь это показать. Предлагаемые средства и идеи сами по себе могут быть очень хороши, но если они не составляют единого целого с основными концепциями системы, от них лучше отказаться. Если же таких отличных, но несовместимых идей оказалось много, остается только выбросить в мусорную корзинку всю систему и заняться созданием новой, обладающей единством и построенной на других основных идеях.
Что касается вопроса о появлении новой аристократии, то следует
ответить и да, и нет.
Да - в том смысле, что архитекторов всегда немного, а конечный продукт их деятельности живет дольше, чем результаты труда разработчиков, и архитектор находится в центре всех усилий по проектированию системы, защищая интересы пользователей. Если система должна обладать концептуальным единством, то необходим кто-то, следящий за этими концепциями. Это и есть та аристократия, которая не нуждается в извинениях.
Нет - потому что разработка внешних спецификаций - ничуть не более творческая работа, чем разработка проектов. Просто это другая работа. Разработка проекта, если архитектура уже имеется, требует от исполнителей и позволяет им в той же мере проявлять творческие способности и выдавать новые идеи, как и создание внешних спецификаций. По существу отношение стоимости продукта к его производительности в основном зависит от разработчика, в то время как простота пользования зависит от архитектора.
Существует множество примеров из других областей искусства и ремесла, заставляющих поверить в то, что дисциплина полезна. Как утверждает афоризм, распространенный среди художников, "форма освобождает". Хуже всего получаются сооружения, бюджет которых -больше, чем это нужно для достижения поставленной цели. Вряд ли необходимость каждую неделю писать по кантате отрицательно сказывалась на творческих возможностях Баха. Я уверен, что архитектура вычислительной машины Stretch много выиграла бы от введения более строгих ограничений; так, ограничения, накладываемые бюджетом модели 30 Системы 360, по моему мнению, положительно сказались на архитектуре модели 75. Аналогично я подметил, что заданная архитектура повышает, а не подавляет творческие возможности группы разработчиков. Они сразу же сосредоточиваются на той части проблемы, которой еще не занимались, и в результате появляются творческие находки. Если же на работу группы не накладывается никаких ограничений, то много времени и усилий, размышлений и обсуждений уйдет на архитектурные решения, а с самой реализацией они справятся очень быстро.
Существование этого эффекта, который я наблюдал неоднократно, подтверждает Р. Конвей - руководитель группы, создавшей транслятор PL/G с языка PL/I в Корнелльском университете. Он говорит: "В конце концов, мы решили реализовать язык без всяких изменений и улучшений, потому что дебаты по этому вопросу отняли бы у нас все силы".

Самодисциплина. Эффект второй системы
В своей первой работе архитектор обычно проявляет умеренность и аккуратность. Он знает, что он не знает того, что делает, а потому делает это тщательно и держит себя "в рамках".
В процессе работы над своим первым проектом ему приходят па ум всякого рода находки и украшательства. Все они откладываются "до следующего раза". Рано или поздно работа над первой системой приходит к концу, и архитектор,
преисполненный уверенности и продемонстрировавший свое мастерство на системах этого класса, готов заняться второй системой.
Эта вторая система - самая опасная из всех, которые когда-либо проектирует человек. Когда он будет делать следующие, опыт прежних разработок позволит ему установить общие характеристики таких систем, а различия между ними укажут на конкретные детали, не обобщаемые и не распространяющиеся на все системы.
Общая тенденция Заключается в создании сверхпроекта второй системы, путем использования всех идей и находок, от которых предусмотрительно отказались в первой. В результате, как сказал Овидии, получается "большая куча". Рассмотрим в качестве примера архитектуру ЭВМ IBM-709, позже воплотившуюся в модели IBM-7090. Это - вторая система по отношению к очень удачной IBM-704. Набор операций в модели IBM-709 настолько велик и разнообразен, что едва ли половина из них регулярно используется…

"Общепринято выбрать метод, а затем опробовать его. Если он неудачен, оставьте его и испробуйте другой. Но как бы то ни было, не оставляйте попыток".
(Ф. Д, Рузвельт)

XIV. ПРИБЛИЖЕНИЕ КАТАСТРОФЫ
"Никто не любит вестника, приносящего плохие новости".
(Софокл)
- Как выходит, что проект опаздывает на год?
- Постепенно.
Когда становится известно, что проект безнадежно отстает от графика, многим кажется, что этой катастрофе предшествовал целый ряд крупных неудач. Чаще всего, однако, в беде повинны термиты, а не цунами, и отставание от графика происходило медленно, но верно. И действительно, с крупными неудачами легче справиться: мобилизуются все силы, осуществляются радикальные перемены, предлагаются новые подходы. Весь коллектив оказывается на высоте.
Но ежедневное отставание от графика труднее распознать, труднее предотвратить труднее исправить. Вчера был болен нужный человек, и встреча не состоялась. Сегодня не работают машины, потому что молния повредила трансформатор и в здании нет электроэнергии. Завтра нельзя будет начать отладку программ на дисках, потому что диски прибудут с завода только через неделю. Снегопад, общественная работа, семенные неприятности, непредвиденная встреча с заказчиками, ревизия - список можно продолжать до бесконечности. Каждый откладывает часть своих дел не более чем на полдня, на день. Но день за днем отстаивание от графика все растет.
Вехи или помехи?
Как проследить за тем, чтобы большой проект укладывался в строгий график? Прежде всего нужно иметь сам график. Для каждого события, называемого вехой, устанавливается дата. Определение дат - это сложная проблема, она решающим образом зависит от опыта.
Существует только одно разумное правило устанавления вех. Вехи должны быть конкретными, специфическими, датируемыми событиями, определенными строго и четко. Вот контрпримеры: уже по истечении половины всего времени, отведенного на программирование, видимо, можно утверждать, что оно "закончено на 90%"; почти с самого начала отладки кажется, что она "завершена на 99%"; "проектирование завершено* - это событие, о котором можно заявлять практически когда угодно').
Конкретные же вехи - это стопроцентные события. "Спецификации подписаны архитекторами и разработчиками", "исходная программа написана, отперфорирована и записана на библиотечный диск", "отлаживаемая версия прошла все тесты". Эти конкретные вохп позволяют разграничивать неопределенные этапы проектирования, программирования и отладки.
Гораздо важнее, чтобы вехи были четкими и недвусмысленными, нежели удобными для проверки со стороны начальства. Вряд ли человек станет вводить в заблуждение других, если перед ним стоят четкие вехи и он сам не обманывается относительно их достижения. Если же вехи определены неясно и расплывчато, то руководитель, принимая желаемое за действительное, часто сам воспринимает совсем не то, что до1-;ладывает ему подчиненный. Дополняя Софокла, скажем, что п приносить плохие известия никто не любит; поэтому говорящий невольно смягчает их, не имея никакого желания солгать.
Два интересных исследования по оценке поведения исполнителей в больших проектах показали, что:
1. Оценки длительности некоей работы, сделанные до начала этой работы, тщательно пересматриваемые в процессе подготовки каждые две недели, почти не меняются по мере приближения срока ее начала, независимо от того, насколько неверными они оказываются трех недель перед завершением по графику2).
2. Во время работы переоценка ее длительности непрерывно уменьшается по мере продвижения к концу.
3. Недооценка не изменяется сколько-нибудь значительно во время работы за исключением последних трех недель перед завершением по графику2). Четко расставленные вехи - это большая услуга бригаде, и она вправе ожидать ее от руководителя. Смутные, неясные вехи - тяжкое наказание. Это помехи, они скрывают истинное положение вещей до тех пор, когда уже ничего нельзя исправить, они подрывают моральный дух коллектива. А хроническое отставание от графика разлагает коллектив окончательно.
"Другие все равно опаздывают" Мы на день отстали от графика, ну и что? Кто станет волноваться из-за одного дня? Мы сделаем это позже. И многое другое мы тоже откладываем на потом.
Бейсболисты знают о существовании дара, не зависящего от физической силы человека. Это - настырность. Ею непременно наделены великие игроки и великие команды. Это способность бегать быстрее, чем нужно, двигаться живее, чем нужно, быть упорнее, чем нужно. Такой дар необходим и большим коллективам программистов. Настырность означает умение найти дополнительные резервы, второе дыхание, позволяющее группе справиться с обычными неприятностями, предвидеть маленькие катастрофы и избежать их. Расчетливый ответ, размеренные усилия - это холодные компрессы, которые охлаждают пыл. Как мы уже видели, необходимо беспокоиться, даже если мы отстаем от графика всего на один день. Такие отставания накапливаются, приближая катастрофу.
Но далеко не каждое отставание от графика должно служить поводом для беспокойства. Какой-то расчет в действиях руководителя должен быть, пусть даже это охлаждает пыл работника. Но как определить, чем чревата та или иная задержка? В этом деле незаменима схема PERT или метод критического пути. Он показывает, кому чего не хватает, и кто оказался на критическом пути, где любые задержки отодвигают сроки окончания всей работы. Кроме того, сетевой график показывает, до каких пор могут нарастать задержки, не приводя нас на критический путь.
Метод PERT, строго говоря, является усложнением метода критического пути, где устанавливаются три отрезка времени для каждого события, соответствующие различным вероятностям выполнения их в установленные сроки. Я не считаю, что такое усовершенствование стоит дополнительных усилий, но для краткости я буду называть любой сетевой график с критическим путем схемой PERT.
Подготовка схемы PERT - наиболее трудоемкий этап ее использования. Составление сетевого графика, установление зависимостей и определение этапов требуют очень больших затрат на планирование на самых ; ранних этапах проекта. Первая схема всегда ужасна, и немало изобретательности придется приложить, прежде чем получится вторая.
В ходе выполнения проекта схема PERT разоблачает деморализующую отговорку: "Другие все равно опаздывают". Она показывает, как избежать критического пути и что делать, если задержка все-таки произошла.
Сор в избе
Когда младший руководитель замечает, что его маленькая группа отстала от графика, он далек от мысли сейчас же бежать к начальству с этим плохим известием. Может быть, группа сумеет поправить дела. Или он сам придумает что-нибудь, чтоб справиться с проблемой. Так зачем же беспокоить начальника? Младший руководитель для того и существует, чтобы справиться с такими проблемами. А у старшего руководителя без того достаточно забот, требующих его внимания и участия, так что сам он не ищет новых хлопот. И сор оставляют в избе, заметают под коврик.
Но каждый старший руководитель нуждается в информации двух видов: о происшествиях, требующих его вмешательства, и о положении дел, сообщаемом для сведения3). Для этой цели ему нужно знать о положении во всех группах. Однако получить правдивую картину очень трудно.
Именно здесь сталкиваются интересы старшего и младшего руководителей: младший опасается, что если он доложит о своих проблемах, то "начальство примет меры". А в случае его вмешательства младший руководитель не волен поступать по-своему, его власть уменьшается, нарушаются другие планы. Поэтому пока младший руководитель считает, что он может справиться сам, он не посвящает старшего в свои затруднения.
В распоряжении старшего руководителя есть два метода, позволяющие обнаружить "сор в избе", и он должен использовать оба. Первый заключается в том, чтобы свести к минимуму конфликт между ролями и содействовать одинаковому взгляду па положение вещей. Второй метод рекомендует "заглядывать в углы".
Сглаживание противоречий между ролями. Чтобы свести к минимуму конфликт между ролями, старший руководитель прежде всего должен различать информацию, требующую вмешательства, и информацию о положении дел. Он должен приучить себя никогда нс вмешиваться в дела, с которыми могут справиться сами подчиненные, и никогда не принимать никаких мор, в то время, когда он просто знакомится с положением дел. Я знавал одного руководителя, который неизменно поднимал трубку и начинал отдавать распоряжения, не дочитав до конца даже первого абзаца доклада, информировавшего о положении дел. Очевидно, что такая реакция руководителя лишает его возможности получить полную информацию.
И, наоборот, когда младший руководитель знает, что его начальник воспримет доклад без паники или без попыток вмешательства, он склонен честно обрисовывать положение дел.
Очень полезно все собрания, совещания, конференции разделять на чисто информационные и те, на которых принимаются решения, и строго придерживаться этого разделения. Конечно, начальник может принимать решения и сразу после информационного совещания, если он считает, что дело нс терпит отлагательств. Но каждый, по крайней мере, должен знать, чем это вызвано, а старший руководитель обязан дважды подумать, прежде чем сделать это.
Как заглянуть в углы. Тем не менее начальник должен иметь в своем распоряжении методы, позволяющие узнать истинное положение дел, неважно с помощью ли руководителей низшего ранга пли же самостоятельно. Схема PERT и ее частые, строго расставленные вехи являются основным источником такой информации.
Отчет, показывающий как вехи, так и реальное положение дел, является ключевым документом. В табл. 14.1 представлен отрывок из такого отчета. Этот отчет указывает на некоторые затруднения. Спецификации на несколько компонент не утверждены в срок. Внешняя документация (руководства) тоже не утверждена, и автономные испытания (альфа-тест) продукта не закончены.
Такой отчет служит темой собрания, назначенного на 1 февраля. Вопросы для обсуждения известны всем, и руководитель группы, отвечающий за данную подсистему, должен быть готов объяснить причину опоздания, сказать, когда все будет закопчено, какие меры приняты, и, если нужна помощь со стороны руководства проекта или параллельных групп, указать, какая именно.
В. Высотски из фирмы Bell Telephone Laboratories принадлежит следующее замечание: "Я обнаружил, что в качестве вех выполнения проекта полезно указывать как "назначенные", так и "ожидаемые" даты. Назначенные даты принадлежат руководителю проекта и представляют собой план последовательного выполнения проекта как единого целого, который априори рассматривается как вполне обоснованный и выполнимый. Ожидаемые даты принадлежат младшему руководителю, в чьей компетенции находится данная часть проекта, и представляют собой его точку зрения на то, когда работа будет завершена при наличии необходимых ресурсов. Ожидаемые даты не касаются руководителя проекта, он должен в основном заботиться о получении вовсе не приятных, оптимистических, пусть даже самозащитных, заниженных, а точных и беспристрастных оценок. Как только это будет осознано, руководителе проекта сможет ясно увидеть те направления, где он встретится с затруднениями, если не предпримет чего-нибудь заранее"4).
Подготовка схемы PERT входит в функции начальника и руководителей, отчитывающихся перед ним. Ее просмотр и. проверка, подготовка отчетов составляют круг обязанностей небольшой (1-3 человека) штатной группы, работающей непосредственно под эгидой старшего руководителя. Значение такой группы планирования и контроля трудно переоценить. В ее полномочия входит право выяснить у всех руководителей подразделений, когда они будут устанавливать или изменять вехи, и были ли нужные вехи достигнуты. Так как группа планирования и контроля берет на себя всю бумажную работу, то деятельность руководителей замыкается на главном - принятии решений.
У нас была группа планирования н контроля, проявившая большое мастерство, энтузиазм и дипломатическое искусство. Ею руководил А. М. Пьетрасанта, который проявил недюжинные способности в разработке эффективных, но ненавязчивых методов контроля. В результате отношение к его группе было в высшей степени уважительным и терпимым. Для группы, имеющей такие раздражающие обязанности, это настоящее достижение.
Скромные затраты на обеспечение функции планирования и контроля себя вполне оправдывают. Такая группа делает для выполнения проекта гораздо больше, чем если бы все эти люди были непосредственно заняты написанием программ, потому что группа планирования и контроля всегда на страже, она делает видимыми самые незначительные задержки, выявляет критические обстоятельства. Это система раннего предупреждения, предотвращающая постепенную потерю года.

Хорошая кухня требует времени. Если Вы готовы подождать, мы обслужим
Вас гораздо лучше, и Вы получите больше удовольствия.
(Меню ресторана "Антуан", Новый Орлеан)

Старая пословица предупреждает: "Никогда не выходи в море с двумя
хронометрами: бери один или три".

"Автор должен брать пример с Ноя и научиться, как он это делал на своем
ковчеге, помещать так много всего в таком малом объеме.
(Сидней Смит "Эдинбургское обозрение") …»

«Борис Пастернак об искусстве», Москва, изд. «Искусство», 1990г. («Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве)

(НАБРОСОК)
Сейчас я сидел у раскрытого окна и ждал. В течение этих минут пришло к концу странное цельное десятилетие моей жизни. Не обойтись без этой смешной фразы: десятилетие моей... «композиторской деятельности». И как хорошо, что эта годовщина пришлась к ночи. Ничто не помешает мне призадуматься над нею.
Мне жалко 13-летнего мальчика с его катастрофой 6-го августа (падение с лошади летом 1903г., когда табун пронёсся у мальчика над головой и он чудом избежал смерти, отделавшись переломом ноги…). Вот как сейчас, лежит он в своей незатвердевшей гипсовой повязке, и через его бред проносятся трехдольные, синкопированные ритмы галопа и падения. Отныне ритм будет событием для него, и обратно — события станут ритмами; мелодия же, тональность и гармония — обстановкою и веществом события. Еще накануне, помнится, я не представлял себе вкуса творчества. Существовали только произведения, как внушенные состояния, которые оставалось только испытать на себе. И первое пробуждение в ортопедических путах принесло с собою новое: способность распоряжаться непрошеным, начинать собою то, что до тех пор приходило без начала и при первом обнаружении стояло уже тут, как природа. Я думаю об этом мальчике и о том, как жестоко я с ним обошелся. Зачем не предупредил я его тогда; может быть, он стал бы меня избегать, может быть, мы не встретились бы с ним и я не сравнял бы его до основания.
Что жалеть его, поверь, он был счастлив. И потом, он весь в прошлом, в этом теплом, вечно зеленом поясе сознания, на этой Ривьере времени, как и подобает больному. Мне жалко себя сейчас. Ведь и я могу упрекнуть его во многом. Он не платит мне взаимностью. Вот я весь подался к нему, в его ненастную осень 1903 года, и мне дорого его первое столкновение с нотною бумагой.
А он тонет в своих сумерках и не знает меня; он даже не допускает мысли, что есть такой 23-летний он, и только просит поправить свою подушку, и старается заснуть.
Я лишаюсь равновесия благодаря ему. — Все на его стороне, и что-то подкашивается и обрывается во мне. Вот как мы проводим сегодняшний вечер: он — с переломленной ногой, я — с надломленною душою и утолщенным каблуком... — и между нами — десять лет.
Тут я обрываю воспоминания. Надо же с чем-нибудь выйти в напрашивающийся рассвет, надо же что-нибудь приготовить на завтра.
И тогда я невольно спрашиваю себя, что вообще нужно бывает этому существу?
О, как полезен упадок творчества! Как воображение голодной прислуги, это состояние способно краткою чертой обнять и выразить всю суть своего отсутствующего господина.
Оно мысленно ставит перед собою один за другим несколько соблазнов, в которых ему отказано, чтобы в той же очереди отвергнуть их как обманчивые определения своего истинного желания. Сначала кажется, что твою жажду могло бы затопить, утоляя ее, наивысшее наслаждение, будучи воспринято. Но, допустив такой случай, вообразив его совершившимся, ты замечаешь, что наслаждение не покрывает собою твоего желания, которое питает творчество, и оно остается неутоленным поверх него, как высокая коса, выступившая над приливом. Может быть, оно деятельно, твое желание, если оно не отличается чувственностью? Но ты предвосхищаешь вершину деятельного разряда, и все же это крайнее усилие действия стелется такою же безразличной неизменностью, не сравнявшись с желанием, как это сказалось перед этим, и с наслаждением.
Допущения множатся и следуют одно за другим, и все они так же несостоятельны, как первые два, пока ты не добираешься до странного, непривычного просвета, который так непредвиден и прост, что ты и не назовешь его своими сложными словами.
Стать источником наслаждения, и такого, которое, будучи обращено на человека, по своей природе и по своим размерам таково, что предполагает не человека вовсе, но какие-то «все четыре стороны» приятия наслаждения; — послать волну такого наслаждения и благодаря его особенности испытать его со своей стороны в другом; отдать, чтобы получить его в ближнем, — в этом цельное, замкнутое, к себе возвращающееся кольцо творчества.
Если чувственность вообще — слой, спаивающий две величины, лежащие по обе стороны от него, то чувственность искусства — это спай цельного обруча.
6.VIII. 1913

ЧТО ТАКОЕ ЧЕЛОВЕК?
Заданный мне вопрос, что такое человек, я в меру своих сил постараюсь заменить более скромным и односторонним, а именно — что такое для меня человек, что он для меня означает.
Я не настолько самонадеян, чтобы утверждать, что тайны природы меня не касаются, что на зрелище мироздания я всю жизнь не обращал внимания, что мне не доводилось наблюдать ночное звездное небо — эту картину вселенной.
Но бытие, на мой взгляд, — бытие историческое, человек не поселенец какой-либо географической точки. Годы и столетия — вот что служит ему местностью, страной, пространством. Он обитатель времени.
Следует уточнить. Не ждите от меня поклонения человеку. Наоборот... Бездна духовной пустоты всегда стоит за риторическими ходулями, все равно, идет ли речь о воспевании человека («Человек — это звучит гордо») или о мистике сверхчеловеческой морали. В обоих случаях обожествление человека приводит к полному оскудению жизни, к бесчеловечности. Но вернемся к сути дела.
Человек — действующее лицо. Он герой постановки, которая называется «история» или «историческое существование».
Один швед спросил меня, что такое культура (я не люблю это претенциозное слово). Культура — плодотворное существование. Такое определение достаточно. Дайте человеку творчески изменяться в веках, и города, государства, боги, искусство появятся сами собой, как следствия, с той естественностью, с которой зреют плоды на фруктовом дереве. Что такое историография? Это опись урожая, ведомость последствий, учетная книга жизненных достижений.
Человек реален и истинен, когда он занят делом, когда он ремесленник, крестьянин или великий, незабываемо великий художник, или же ученый, творчески постигающий истину. Кое-кто из лидеров социал-демократии, с одной стороны, и Ницше, с другой стороны, стремились стать поэтами или музыкантами, композиторами и потерпели неудачу. Тогда они в ярости и отрицании начали потрясать мировые устои. В них нашла свое крайнее выражение, так сказать, нетворческая часть образованного европейского общества на грани прошлого и нынешнего столетий. Думали, принимали во внимание, претендовали... Все было лишь видимостью и предположением. Какая противоположность Гете и Вагнеру, если ограничивать примеры Германией, которые сами — олицетворенное творчество, полное бытия и победы, чей каждый след остается явным и осязательным, продолжает жить.
Человек достигает предела величия, когда он сам, все его существо, его жизнь, его деятельность становятся образцом, символом. Не будь других объяснений безусловной ценности отдельной личности, сказанного о символической сущности героизма и героя было бы достаточно, чтобы обосновать эту высшую ценность. Каждый человек, каждый в отдельности единствен и неповторим. Потому что целый мир заключен в его совести. Потому что в единстве идеи, в символе находит этот мир свое окончание и завершение.
Это знали греки, это понято в Ветхом завете. Что означает чудо самопожертвования, рассказано в Новом завете.
При первом взгляде на Существо вашего вопроса я счел, что смогу по достоинству оценить Ницше и круг его идей. Но я вновь наткнулся на старое недоразумение. Его отрицание христианства само взято из Евангелия. Разве он не видит, из чего творит своего сверхчеловека? Таким слепым может быть только полный дилетант, дилетант во всем. Как удалось все это понять бедному, менее начитанному и образованному Серену Киркегору?
1959 …»

«..При первом взгляде на Существо вашего вопроса..» читать: «…При первом взгляде на существо вашего вопроса…»

«Борис Пастернак об искусстве», Москва, изд. «Искусство», 1990г. («Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве)

«В.Ф.Асмус , 1965г.
…VII
Представление Пастернака о верности поэта «лирике», то есть об ограждении искусства от навязывания ему задач, которые еще не стали собственными задачами художника, стоит в самой непосредственной связи с требованием безусловной правды и с требованием наивысшего доступного для художника совершенства в избранном им роде искусства.
Ничто не было так чуждо Пастернаку, как совершенство наполовину. Сын талантливого и прославленного живописца, автора знаменитых иллюстраций к первому изданию «Воскресения» Льва Толстого, Пастернак был в высокой степени одарен талантом поэтическим и талантом музыкального сочинительства. Натура менее требовательная приняла бы спокойно, как дар судьбы, обе эти способности и стала бы их культивировать параллельно, одновременно. Но не таков путь Пастернака. Сначала он сосредоточивает все свои силы и устремления на музыкальной композиции. Он изучает творчество Скрябина, импровизирует, сочиняет и в течение шести лет разлуки со Скрябиным, уехавшим за границу, проходит цикл предметов музыкальной теории под руководством Рейнгольда Морицевича Глиэра.
По возвращении Скрябина в Россию Пастернак решает сыграть ему свои написанные к тому времени сочинения, в их числе сонату для фортепьяно. Впечатление, произведенное ими на Скрябина, превзошло все ожидания и надежды. Обо всем этом написано в «Охранной грамоте», и я не стану повторять ее рассказ. Остановлюсь только на одном. Отклик Скрябина на исполненные вещи Пастернака стал для Пастернака поводом к поразительному самоиспытанию, выявляющему весь максимализм требований, которые он предъявлял искусству.
Во время объяснения со Скрябиным по поводу сыгранного Пастернак заметил, что Скрябин повторил на рояле фразу из его сонаты не в той тональности, в которой она была написана. Пастернак мгновенно соображает, что это изменение тональности означает, что Скрябин был лишен абсолютного музыкального слуха. Но именно отсутствием абсолютного слуха страдал Пастернак, и оно крайне его угнетало. Он тотчас горячо признается Скрябину в своем недостатке и ждет, чем ответит ему Скрябин на признание. Скрябин утешает его, доказывает, что для композитора наличие абсолютного слуха — условие вовсе не необходимое, что некоторые, притом величайшие, композиторы также были его лишены и т. д. Одного только не услышал Пастернак в утешении Скрябина: признания, что свойство слуха Пастернака есть и его, Скрябина, свойство. Пастернак мгновенно соображает: значит, Скрябин скрывает это, значит, он видит в этом свойстве все же недостаток музыкальности.
И, можно сказать, еще не дослушав до конца похвалы Скрябина, его поздравления, его советы о том, как работать дальше, Пастернак принимает решение: он расстанется с музыкой, не будет не только сочинять, но и импровизировать, играть на рояле и т. д. Он не согласен прилагать свои силы к делу, в котором не может достичь наивысшего и безусловного доступного художнику совершенства.
И он действительно оставил музыку, «когда был вправе ликовать», когда его «все поздравляли», когда Скрябин «выслушал, поддержал, окрылил» (с. 201) его. Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, «я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным» (с. 202). Осталась на некоторое время только «привычка к фортепианному фантазированию» — да и та лишь в виде «постепенно пропадающего навыка» (с. 202).
Расставание Пастернака с музыкой не было беспечальным поступком, только расчищающим горизонты творчества и освобождающим от ненужного и опасного самораздвоения. Забрасывая музыку, Пастернак следовал одному из тех задатков в себе, которые сам признал впоследствии «самоубийственным» (с. 310). Следуя ему, он «все свои силы... отдавал восстанью на самого себя» (с. 310). Это было не исцеление от недуга, приобретенного по неосторожности, а жертва, даже утрата. В письме К. Г. Локсу он признавался, что на него нередко находит «состояние полной парализованности тоской», когда он каждый раз все острей и острей начинает сознавать, что «убил в себе главное, а потому и все» (с. 311). «Вы думаете,— спрашивает он, — в эти нахлыни меланхолии — суждение мое заблуждается, вы думаете, на самом деле это не так, и в поэзии — мое призванье?
О нет, — отвечает он, — стоит мне только излить все накопившееся в какой-нибудь керосином не просветленной импровизации, как жгучая потребность в композиторской биографии настойчиво и неотвязно, как стихийная претензия, начинает предъявляться мне потрясенной гармонией, как стрясшимся несчастьем... Опешенность перед долголетней ошибкой достигает здесь той силы и живости, с какой на площадке тронувшегося поезда вспоминают об оставленных дома ключах или о печке, оставшейся гореть в минуту выезда из дома» (с. 311).
И если Пастернак все же не пересмотрел состоявшегося решения, то этого не произошло вовсе не потому, что сожаление о случившемся он считал необоснованным, а потому, что, как он сам сказал об этом, сделанное — непоправимо, и годы, в какие «выносишь решения своей судьбы и потом отменяешь их, уверенный в возможности их восстановления, — годы заигрывания со своим [демоном, гением (греч.)], — миновали» (с. 311).
Менее драматическим, но также характерным для способности Пастернака к «восстанью на самого себя» оказалось расставание Пастернака с философией. И здесь разрыву с философией предшествовала редкая удача, сулившая, может быть, начало будущей философской судьбы. История эта с бесподобной художественной метафоричностью и юмором рассказана в «Охранной грамоте». На занятиях по философии в Марбургском университете, где Пастернак учился в летний семестр 1912 года, глава Марбургской философской школы, в то время всемирно знаменитый профессор Герман Коген, заметил философcкую одаренность Пастернака, а после удачного выполнения двух семинарских докладов молодой студент полу-ил приглашение на воскресный обед к самому Когену. Согласно традициям, сложившимся в Марбурге, приглашение это означало многое. Но у Пастернака все слоилось иначе. В дни, совпавшие с ломкой личной жизни неудачей в любви, Пастернак принимает решение навсегда оставить философию.
Мы сказали, что это решение было менее драматическим сравнительно с тем, которое привело к оставлению зыки. Оглядываясь много лет спустя на это свое прошлое, Пастернак находил, что если бы его пылкие марбургские занятия философией видел «искушенный наблюдатель», то он определил бы, что ученого из него никогда не выйдет (с. 69). Увлечение философской наукой было у него слишком субъективно: «Я переживал изучение науки сильнее, чем это требуется предметом» (с. 69).
Но в данном случае важно не это. Важно, что отказ от философии — пусть даже более обоснованный, чем отказ от музыки, в правильности которого у него самого возникали сомнения, — был продиктован глубочайшим убеждением, что цель творчества — достижение высшего возможного в нем совершенства и что наличие хотя бы ничтожного недостатка, способного помешать достижению этой цели, повелевает отказаться от испытания в нем своих сил, как от попытки с недостаточными средствами.
По тем же соображениям Пастернак сравнительно легко мирился с постигавшими его иногда невозвратимыми потерями своих произведений. Он не только не тужил об исчезновении работ, по собственному его признанию, порочных и несовершенных. С совершенно другой точки зрения его никогда не огорчали даже пропажи работ удавшихся. «Терять в жизни, — утверждал он, — более необходимо, чем приобретать. Зерно не даст всхода, если не умрет. Надо жить не уставая, смотреть вперед и питаться живыми запасами, которые совместно с памятью вырабатывает забвение» (с. 222). И он тут же сообщает длинный список потерянных им работ — перечень, один вид которого заставляет ахнуть от сокрушения…»

Альбер Камю «Творчество и свобода. Статьи, эссе, записные книжки». Москва, изд. «Радуга», 1990г.

« Тетрадь №I. Май 1935 года – сентябрь 1937 года
…
Вечером мир над бухтой ласков. Бывают дни, когда мир лжёт и дни, когда он говорит правду. Сегодня вечером он говорит правду - и как настойчиво, печально и прекрасно.

…В молодости легче сживаешься с пейзажем, чем с человеком. Потому что пейзаж позволяет фантазировать.

Май.
Психология, сводящаяся к копанию в мелочах, ошибочна. Люди ищут себя, изучают. Чтобы познать себя, чтобы самоутвердиться. Психология есть действие, а не самокопание. Человек пребывает в поиске в течение всей жизни. Познать себя до конца - значит умереть.

…Писать — значит действовать бескорыстно. Некоторая отрешенность в искусстве. Переписывать. Усилие всегда оборачивается большей или меньшей выгодой. Если ты потерпел неудачу, виновата лень.

Фьезоле.
Приходится вести трудную жизнь. Не всегда удается поступать так, как того требует мой взгляд на вещи. (И стоит мне только завидеть абрис моей судьбы, как он уже ускользает от моего взгляда.) Приходится упорно трудиться и бороться за то, чтобы вновь обрести одиночество. Но в один прекрасный день земля озаряется своей первозданной и наивной улыбкой. Тогда борьба и жизнь в нас сразу словно бы затихают. Миллионы глаз созерцали этот пейзаж, а для меня он словно первая улыбка мира. Он выводит меня из себя в глубинном смысле слова. Он убеждает меня, что вне моей любви все бесполезно и даже любовь моя, если она утратила невинность и беспредметность, бессильна. Он отказывает мне в индивидуальности и не откликается на мои страдания. Мир прекрасен,и в этом все дело. Он терпеливо разъясняет нам великую истину, состоявшую в том, что ум и даже сердце — ничто. А камень, согретый солнцем, или кипарис, который кажется еще выше на фоне ясного неба, очерчивают единственный мир, где понятие "быть правым" обретает смысл, — природу без человека. Этот мир меня уничтожает. Он стирает меня с лица земли. Он отрицает меня без гнева. А я, смирившийся и побежденный, устремляюсь на поиски мудрости, которой все уже подвластно, — только бы слезы не застилали мне взор и только бы громкое рыдание поэзии, распирающее мне грудь, не заставило меня забыть о правде мира.

13 сентября.
Запах лавра, который растет во Фьезоле на каждом шагу.

15 сентября.
В монастыре Сан Франческо во Фьезоле есть маленький дворик, окруженный аркадами, полный красных цветов, солнца и черно-желтых пчел. В углу стоит зеленая лейка. Повсюду жужжат мухи. Маленький садик тихо курится под палящим солнцем. Я сижу на земле, думаю о францисканцах, чьи кельи только что видел, чьи вдохновенные порывы мне теперь понятны, и отчетливо сознаю, что если они правы, то и я прав. Я знаю, что за стеной, к которой прислоняюсь, есть холм, а у подножия его раскинулась, как дар Божий, вся Флоренция с ее кипарисами. Но великолепие мира словно бы оправдывает этих людей. Я призываю на помощь всю мою гордость, чтобы уверовать, что оно оправдывает и меня, и всех подобных мне — тех, кто знает, что крайняя бедность всегда смыкается с роскошью и богатством мира. Если мы сбрасываем покровы, то лишь для более достойной (а не для иной) жизни. Это единственный смысл, который я вкладываю в слово "голь" (denuement). "Быть голым" всегда означает физическую свободу, близость руки к цветам, любовное согласие земли и человека, освободившегося от человеческих свойств, — ах, я несомненно уверовал бы во все это теперь, если бы это уже не произошло прежде.
Нынче я чувствую себя свободным по отношению к своему прошлому и к тому, что я утратил. Я жажду лишь этой сосредоточенности да замкнутого пространства — этого ясного и терпеливого горения. Я хочу одного: держать свою жизнь в руках, как тесто, которое изо всех сил мнут и месят, прежде чем посадить хлебы в печь, — и уподобиться людям, сумевшим провести всю жизнь между цветами и колоннами. То же и эти долгие ночи в поезде, когда можно разговаривать с самим собой, наедине с собой строить планы и с восхитительным терпением возвращаться к уже обдуманному, останавливать свои мысли на бегу, затем снова гнать их вперед. Сосать свою жизнь, как леденец, лепить, оттачивать, наконец, любить ее — так подыскивают окончательное слово, образ, фразу, заключительные, западающие в память, те, что мы уносим с собой и что будут отныне определять наш угол зрения. Можно на том и остановиться и положить конец целому году мятежной и изнурительной жизни. Я силюсь довести свое присутствие в себе самом до конца, сохранить его во всей моей многоликой жизни — даже ценой одиночества, нестерпимость которого я теперь узнал. Главное — не поддаваться. Не соглашаться, не предавать. Все мое исступление помогает мне в этом, и в точке, куда оно несет меня, я обретаю мою любовь, а вместе с нею — неистовую страсть жить, которая составляет смысл моего существования.
Всякий раз, когда человек ("Я") уступает своему тщеславию, всякий раз, когда человек думает и живет, чтобы "казаться", он совершает предательство. Желание "казаться" — это большое несчастье, которое всегда принижало меня перед лицом истины. Нет необходимости открывать душу всем, откроем ее лишь тем, кого мы любим. Ибо в этом случае мы желаем не казаться, а лишь дарить. Сильный человек — тот, кто умеет казаться только тогда, когда надо. Идти до конца — значит уметь хранить свою тайну. Я страдал от одиночества, но, чтобы сохранить свою тайну, я преодолел страдание, причиняемое одиночеством. И сегодня я убежден, что самая большая заслуга человека в том, чтобы жить в одиночестве и безвестности. Писать - вот что приносит мне глубокую радость! Жить в согласии с миром и наслаждаться - но только быть при этом голым и босым. Я не был бы достоин любить наготу пляжей, если бы не умел оставаться нагим наедине с собой. Впервые слово "счастье" не кажется мне двусмысленным. Пожалуй, я понимаю под ним не совсем то, что обычно имеют в виду люди, говорящие: "Я счастлив". Некоторое постоянство в отчаянии рано или поздно рождает радость. И у каждого из тех, кто в монастыре Сан Франческо окружили себя красными цветами, стоит в келье череп, дающий пищу для размышлений. За окном Флоренция, а на столе смерть. Что до меня, то если я чувствую, что в жизни моей происходит перелом, то не благодаря тому, что я приобрел, а благодаря тому, что утратил. Я чувствую в себе необъятные, глубокие силы. Именно они позволяют мне жить так, как я считаю нужным. Если сегодня я так далек от всего, то вот почему: у меня есть силы только на любовь и восхищение. Мне кажется, я готов приложить все силы любви и отчаяния, чтобы лелеять жизнь с ее залитым слезами или сияющим лицом, жизнь без соли и раскаленного камня, жизнь, как я ее люблю и понимаю. Сегодня не похоже на перевалочный пункт между "да" и "нет". Оно — и "да", и "нет". "Нет" - и бунт против всего, что не есть слезы и солнце. "Да"- моей жизни, которая впервые сулит мне что-то хорошее впереди. Кончаются бурный, мятежный год и Италия; грядущее неопределенно, но я совершенно свободен по отношению к прошлому и к себе самому, Вот моя бедность и мое единственное богатство. Я как бы начинаю все сначала -не более и не менее. Но с сознанием собственных сил, с презрением к собственному тщеславию, с ясным, хоть и возбужденным умом, который торопит меня навстречу судьбе.
15 сентября 37-го г.

Тетрадь №II. Сентябрь 1937 года – апрель 1939 года
…
Диалог.
- А чем вы занимаетесь в жизни? _ Я считаю, месье.
- Что?
- Я считаю. Я говорю: один, море, два, небо (ах, какая красота!), три, женщины, четыре, цветы (ах, какая прелесть!). _ Получается довольно глупо.
- Боже мой, ваше мнение совпадает с мнением вашей утренней газеты. А мое мнение совпадает с мнением мира. Вы думаете, как "Эко де Пари", а я думаю, как мир. Когда он залит светом, когда припекает солнце, меня охватывает желание любить и обнимать, сливаться с телами и светом, принимать плотские и солнечные ванны. Когда мир хмур, я полон меланхолии и нежности. Я чувствую, что становлюсь лучше, что могу влюбиться всей душой и даже жениться. Впрочем, ни то ни другое не имеет значения.
После его ухода:
1) - Это дурак.
2) - Человек с претензиями.
3) - Циник.
- Нет, - говорит учительница, - он балованный ребенок; это же сразу видно. Маменькин сынок, который не знает жизни.
(Поскольку все больше и больше утверждается мнение, что считать жизнь легкой и прекрасной может лишь тот, кто ее не знает.) …»

Правила от Льва Толстого

[ПРАВИЛА]

Март - май 1847 г.]

Правила внутренние или в отношении к самому себе разделяются на правила образования нравственного и правила образования телесного. Задачей первых есть: развить волю, умственные способности (обдуманность и деятельность). Воля бывает на различных ступенях развития, смотря по тому, над какой частью человека она преобладает. Три главные момента ее владычества суть: преобладание над телом, преобладание над чувствами и над разумом. В каждый момент ее преобладания она сливается в одно с той частью человека, над которой она преобладает, так что уже не существует более этой части самостоятельно, а существует только воля, одаренная способностями этой части человека.
Ежели воля преобладает над телом, что есть низшая ступень ее развития, то тело перестает существовать самостоятельно, а существует одна воля телесная. Ежели она преобладает над чувствами, то ни тело, ни чувства более не существуют самостоятельно, а существует одна воля телесная и чувственная; ежели же воля преобладает над разумом, то разум перестает существовать самостоятельно, а существует одна воля телесная, чувственная и разумная. Ибо когда воля преобладает над какой бы то ни было из этих частей человека, то она может отречься от требований каждой этой части человека. Ежели же она может отрекаться, то она может и выбирать; ежели же она выбирает, то она и определяет деяния каждой из этих частей человека; ежели же она определяет все деяния человека, следовательно, ни тело, ни чувства, ни разум не могут действовать самостоятельно, и одна только воля может заставить их делать то или другое.
Низшее преобладание воли есть преобладание ее над телом. Эту ступень развития воли мы находим почти у всех людей, она есть необходимое условие существования человека, хотя и есть немногочисленные исключения: младенчество, дряхлость и болезни, как телесные, так и духовные (апатия, анемия). Воля телесная хотя и самостоятельна, но, однако, подлежит влиянию чувства и разума. Вторая степень преобладания воли — преобладание ее над чувствами, или воля чувственная, встречается реже. Хотя воля чувственная выше воли телесной, не менее того на нее имеет влияние высшая способность духа — разум.

Высшая же степень преобладания воли есть преобладание ее над разумом. Когда воля преобладает над разумом, то ни тело, ни чувства не существуют более самостоятельно, а существует одна воля разумная. Эта степень преобладания есть высшая степень развития духа человека; в этом положении дух совершенно отделяется от тела, он более не связан им. Эту степень развития воли мы весьма редко встречаем. В этом состоянии воля повелевает разуму мыслить, и мыслить об том только, что разумно. В этом положении души тело, чувства и разум перестают существовать самостоятельно, существует одна воля, одаренная телесными, чувственными и разумными способностями человека; в этом положении дух человека восходит на высшую степень своего развития и совершенно отдаляется от всего вещественного и чувственного; в этом положении души разум мыслит только потому, что воля хочет, чтобы он мыслил, и мыслит о том, а не о другом, потому что именно этот предмет мышления избрала воля. На таковую степень воли ничто не имеет влияния.
Для того, чтобы развить волю вообще и дойти до высшей ступени ее развития, надо необходимо пройти и низшие ступени. Сообразно с этим делением воли, я и правила нравственные, имеющие предметом развить волю, делю на три отдела: на

1) правила для развития воли телесной,
2) правила для развития воли чувственной,
3) правила для развития воли разумной.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ВОЛИ ТЕЛЕСНОЙ

Правило общее. Все деяния должны быть определениями воли, а не бессознательным исполнением телесных потребностей. Так как мы уже сказали, что на волю телесную имеют влияние чувства и разум, то эти две способности должны определить правила, по которым бы могла действовать воля телесная для своего развития. Чувства дают ей направление и указывают цель ее, разум же дает способы, которыми телесная воля может достигнуть этой цели.

Правило 1) Каждое утро назначай себе все, что ты должен делать в продолжение целого дня, и исполняй все назначенное даже в том случае, ежели исполнение назначенного влекло за собою какой-нибудь вред. Кроме развития воли, это правило разовьет и ум, который будет обдуманнее определять деяния воли.

Правило 2) Спи как можно меньше (сон, по моему мнению, есть такое положение человека, в котором совершенно отсутствует воля).

Правило 3) Все телесные неприятности переноси, не выражая их наружно.

4) Будь верен своему слову.

5) Ежели ты начал какое бы то ни было дело, то не бросай его, не окончив.

6) Имей всегда таблицу, в которой бы были определены все самые мелочные обстоятельства твоей жизни, даже сколько трубок курить в день.

7) Ежели ты что-нибудь делаешь, то напрягай все свои телесные способности на тот предмет, который ты делаешь. Ежели же переменяется твой образ жизни, то переменяй и эти правила.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ВОЛИ ЧУВСТВЕННОЙ
(Чувства сами назначают себе цель.)

Источник всех чувств есть любовь вообще, которая разделяется на два рода любви: любовь к самому себе, или самолюбие, и любовь к всему нас окружающему. (Я не признаю любви к богу; потому что нельзя называть одним именем чувство, которое мы имеем к себе подобным или низшим существам, и чувство к высшему, не ограниченному ни в пространстве, ни в времени, ни в силе, и непостижимому существу.) Эти два основные чувства действуют взаимно одно на другое. Общее правило: все чувственные деяния не должны быть бессознательным исполнением потребностей чувства, но определением воли. Все чувства, имеющие источником любовь ко всему миру, хороши, все чувства, имеющие источником самолюбие, дурны. Рассмотрим каждый разряд чувств порознь. Какие чувства происходят от самолюбия? 1) Славолюбие, 2) корыстолюбие, 3) и любовь (между мужчиной и женщиной).
Теперь посмотрим, какие должны быть правила для преобладания воли над каждым из этих чувств.
Правила для подчинения воле чувства самолюбия

Правило 8) Не заботься о одобрении людей, которых ты или не знаешь, или презираешь.

Правило 9) Занимайся более сам с собою, чем мнением других.

10) Будь хорош и старайся, чтобы никто не знал, что ты хорош. (Славолюбие бывает полезно другим, но не самому себе.)

11) Ищи в других людях всегда хорошую сторону, а не дурную. Всегда говори правду. Ежели, действуя для себя, деяния твои кажутся странными, то не оправдывай свои деяния ни перед кем. К правилам для подчинения чувств воле нужно прибавить еще одно следующее.

12) Никогда не выражай своих чувств наружно.
Правила для подчинения воле чувства корыстолюбия

Правило 13) Живи всегда хуже, чем ты бы мог жить.

14) Не переменяй образа жизни, ежели бы даже ты сделался в десять раз богаче.

15) Всякое приращение к твоему имению употребляй не для себя, а для общества.


Правила для подчинения воле чувства любви
Правило 1-е. Отдаляйся от женщин. 2-е. Убивай трудами свои похоти.
Чувства, происшедшие от любви, суть: 1) любовь ко всему существующему, 2) любовь к отечеству, 3) любовь к известным лицам.
Правила для подчинения воле чувства всеобщей любви


Правило 16. Жертвуй всеми прочими чувствами любви любви всеобщей, тогда воля будет требовать одного исполнения потребностей любви всеобщей и будет преобладать над нею.

Правило 17-е). Жертвуй десятую долю всего того, чем ты можешь располагать, для блага других.
Люби себя равно с другими и помогай более тем, которые несчастнее и тебе удобнее помогать.
Правила для подчинения воле чувства любви отечества любви известных лиц

18) Эти все чувства подчиняются одно другому в том самом порядке, в котором они здесь стоят.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ВОЛИ РАЗУМНОЙ

Правило 19) Определяй с начала дня все твои умственные занятия.

20) Когда ты занимаешься, старайся, чтобы все умственные способности были устремлены на этот предмет.

21) Чтобы ничто внешнее, телесное или чувственное не имело влияния на направление твоей мысли, но чтобы мысль определяла сама себя.

22) Чтобы никакая боль, как телесная, так и чувственная, не имела влияния на ум.
Какое бы ты ни начал умственное занятие, не бросай его до тех пор, покуда ты его не кончишь. Так как это правило может повести к большим злоупотреблениям, то здесь нужно его ограничить следующим правилом: имей цель для всей жизни, цель для известной эпохи твоей жизни, цель для известного времени, цель для года, для месяца, для недели, для дня и для часу и для минуты, жертвуя низшие цели высшим.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ПАМЯТИ

Правило 23) Составляй конспект из всего, чем занимаешься, и учи его наизусть.

24) Каждый день учить стихи на таком языке, который ты слабо знаешь.

25) Повторяй вечером все то, что узнал в продолжение дня. Каждую неделю, каждый месяц и каждый год экзаменуй себя во всем том, чем занимался, ежели же найдешь, что забыл, то начинай сначала.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Деятельность бывает трех родов. Деятельность телесная, чувственная и умственная. Сообразно с этим и правила для развития деятельности разделяются на правила для развития деятельности телесной, чувственной и умственной.
а) Правила для развития деятельности телесной

Правило 26) Придумывай себе как можно больше занятий.

27) Не имей прислуги.

28) Не требуй помощников в том деле, которое ты можешь кончить один.
Правила для развития деятельности чувственной
Как уже сказано, что все чувства, происходящие от самолюбия, дурны, то, следовательно, здесь нам следует только дать правила, по которым могла бы развиться деятельность чувств, происходящих от любви вообще. Правило 29), относящееся к любви вообще. Чтоб каждый день любовь твоя ко всему роду человеческому выражалась бы чем-нибудь.

Правило 30), относящееся к любви к отечеству. Будь полезен, сколько ты можешь, отечеству.

31), относящееся к любви к известным лицам. Старайся как можно больше находить людей, которых бы ты мог любить больше, чем всех ближних.

32), относящееся к любви к родственникам.
Правила для развития деятельности умственной

Правило 32) Не делай chateaux en Espagne [воздушных замков (фр.)].

33) Старайся дать уму как можно больше пищи.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ УМСТВЕННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ

Мы имеем пять главных умственных способностей. Способность представления, способность памяти, способность сравнения, способность делать выводы из этих сравнений и, наконец, способность приводить выводы эти в порядок.
Правила для развития способности представления

34) Очень полезны для развития этой способности все игры, требующие соображения.
О правилах для развития способности памяти я уже говорил.
Правила для развития способности сравнения

35) Изучай хорошо те предметы, которые ты сравниваешь.

36) Всякую новую тебе встретившуюся мысль сравнивай с теми мыслями, которые тебе известны. Все отвлеченные мысли оправдывай примерами.
Правила для развития способности делать выводы

36) Занимайся математикой.

37) Занимайся философией.

38) Всякое философическое сочинение читай с критическими замечаниями.
Правила для развития способности приводить выводы в порядок

39) Изучи систему своего существа.

40) Все твои сведения по одной какой-нибудь отрасли знания приведи к одному общему выводу.

41) Все выводы сравни между собою, и чтобы ни один вывод не противоречил другому.

42) Пиши сочинения не мелкие, но ученые.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ЧУВСТВ ВЫСОКИХ И УНИЧТОЖЕНИЯ ЧУВСТВ НИЗКИХ, ИЛИ ИНАЧЕ:
ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ЧУВСТВА ЛЮБВИ И УНИЧТОЖЕНИЯ ЧУВСТВА САМОЛЮБИЯ

Правило общее: чем более исполняешь ты какую-нибудь из твоих потребностей, тем более она усиливается, и чем менее исполняешь ты ее, тем менее она действует.

42) Любя всех равно, не исключай и самого себя из этой любви.

43) Каждого ближнего люби так же, как и самого себя, но двух ближних люби более, нежели самого себя.


ПРАВИЛА ДЛЯ РАЗВИТИЯ ОБДУМАННОСТИ


Всякий предмет осматривай со всех сторон. Всякое деяние осматривай со стороны его вреда и его пользы. При всяком деянии рассматривай, сколькими способами оно может быть сделано и который из этих способов лучший. Рассматривай причины всякого явления и могущие быть от него следствия.
---------------------------
ПРАВИЛА И ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ

Декабрь 1853 г. — январь 1854 г.
[...] 1) Не обдумав поступок, будь нерешителен, обдумав, будь решителен.
2) Каждому делу предавайся вполне, стараясь сделать его наилучшим образом.
3) Всегда трудись.
4) Не лги.
5) Не тщеславься.
6) Не гадай.
7) Не мечтай.
8) Чем хуже положение, тем более усиливай деятельность.
9) Блюди порядок в физических и умственных занятиях.
10) В удовлетворении каждого чувства физического и морального будь воздержан.
Основные правила
1) Целью каждого поступка должно быть счастье ближнего.
2) Довольствоваться настоящим.
3) Искать случаев сделать добро.
Правила исправления
[...] 3) В тяжелом положении старайся чаще думать, что оно могло быть еще хуже.
4) Бойся праздности и беспорядка.
5) Ничего не ожидай от будущего.
6) Бойся лжи и тщеславия, которое производит ее.
7) В минуты сильных ощущений старайся принудить себя к бездействию.
8) Блюди порядок в физических и умственных занятиях.
9) Чем хуже положение, тем более усиливай деятельность.
10) Бойся тщеславия.
11) Преодолевай тоску трудом, а не развлечением.
12) Верь рассудку только тогда, когда убедишься, что никакая страсть не говорит в тебе.
Правила практические
1) Запоминать и записывать все полезные сведения и мысли.
2) Не начинать ни нового чтения, ни нового сочинения, не окончив старого. Исключая “Роман русского помещика”.
3) Стараться делать движение как можно регулярнее.
4) Не составляй себе мнения о человеке до тех пор, пока твой первый взгляд не изменится.
5) Поступки людей объясняй не своими чувствами, а теми, квтврые ты в них предполагаешь.
6) Не гадай.
7) Дурно ли, хорошо — всегда работать.
8) Вставать рано — до солнца.
9) По субботам пересматривать все сделанное в продолжение недели.
10) Писать всегда и все четко и ясно.
11) Быть воздержанным в питье и пище.
12) Не давать и не занимать денег.
13) Начатое, даже дурное дело не оставлять, не окончив.
14) С утра определять занятия на день и стараться исполнять их.
15) Не верить мыслям, родившимся в споре.
16) Жить всегда одному.
17) Не повторять чужих мыслей.
18) Не брать карт в руки.
19) Стараться сделать приятной жизнь людей, связанных со мною.
20) Избегать б..... и пьяниц.
21) Записывать приход и расход.
22) Верить первому побуждению.
23) Каждый день перечитывать все правила.
24) Каждый месяц из дневника выписывать правила.
Правила литературные
1) Цель всякого сочинения должна быть польза — добродетель.
2) Предмет сочинения должен быть высокий.
3) Избегать рутинных приемов.
4) Окончив сочинение начерно, пересматривай его, исключая из него все лишнее, но не прибавляя ничего. [...]
Предположения
1) Издавать нравственный журнал.
2) Составить религиозное руководство простому народу в проповедях.
3) Написать русскую историю с Михаила Романова до Александра Благословенного, объясняя человечески все исторические события.
4) Исправить молитвы.
5) Составить для памяти выписку из русской истории.
6) Написать правила для жизни в деревне.
7) Написать общие правила для жизни.
8) Время изгнания употребить на усовершенствование характера.
9) Написать “Роман русского помещика”
10) Писать мелкие полезные рассказы.
Вписывать в дневник только правила и замечания, относящиеся до предположенных работ.
Стараться запоминать преступления правил и записывать их.
Отдавать приказания только тогда, когда спокоен.
Не следовать безусловно правилу, не испытав его.
Избегать противоречия вообще, тем более с людьми близкими.
Как только мысль с трудом вклеивается в рассказ, записывай ее в примечаниях и, не останавливаясь на ней, иди дальше.
Ежедневно делай движение на воздухе.
Блюди порядок в одежде: он даст спокойствие в приемах.
Избегай осуждений и пересказов.
Избегай каждого движения и выражения, могущего оскорбить другого.
Пиши 1) начерно, не обдумывая места и правильности выражения мыслей; 2) раз переписывай, исключая все лишнее и давая настоящее место каждой мысли, и 3) раз переписывай, исправляя неправильности выражений.
С 9-го по 17-е.
1) Сочинение кажется гораздо лучше, когда его читаешь, чем когда его пишешь.
2) Начинать готовить успех с низших ступеней — в судах с писарей.
3) Не позволять себе расходов, делаемых для тщеславия.
4) Плотские страсти находят удовлетворение в настоящем, душевные страсти — честолюбие, корысть — в будущем, совесть — только в прошедшем.

В.С.Библер «От наукоучения к логике культуры. Два философских введения в двадцать первый век», Москва, ИПЛ, 1991г.

«…Новые потенции (хотя бы в форме желаемого «образа жизни» - жизни в социуме свободного времени) ( Пушкин: «На свете счастья нет, а есть покой и воля...»
Или:«...никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать, для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи,
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! Вот права...») оказываются важнейшей определяющей нашего сознания — из бытия; определяющей нашего бытия — из сознания. Кстати, думаю, что вообще именно такая форма «слабого взаимодействия» наиболее существенна в реальной истории. Но это уже иная проблема.
...Можно назвать и многие другие процессы в жизни людей XX века, бьющие в ту же точку, но и сказанного достаточно. Не буду сейчас детально говорить о причинах и генезисе очерченной ситуации.
Напомню только, что «четыре пятых» из этих составляющих были особенно насущны в первой половине XX века, затем эти линии расплылись, неразличимо наложились друг на друга, упростились и, главное, оказались настолько невыносимыми для классического разума, что уже к началу 50-х годов ностальгия по прошлым векам и «вечным ценностям» напрочь заслонила неповторимые импульсы века XX. Заслонила? Напрочь? Очень возможно. Но все же очерченный в этих фрагментах сдвиг человеческого бытия и сознания— сдвиг, трудноинтегрируемый — к концу века — в тихих, глубоких очагах научно-технической революции — революции «свободного времени»,— определяет неповторимое лицо (в той мере, в какой оно неповторимо...) XX столетия нашей эры. И это так, вне зависимости от того, будет ли у этого века продолжение... Я сейчас мыслю не в Futurum'е, но в Presens'е.
Все те феномены, что я вкратце очертил выше, и означают, на мой взгляд, сдвиг нашего бытия к полюсу культуры, или — сдвиг культуры в эпицентр человеческого бытия, сдвиг, характерный для XX века — в его неповторимости, в его непохожести на прошлые века.
Чтобы острее осмыслить этот странный тезис, сгущу намеченные пять фрагментов в чересполосицу и скороговорку самых различных вызовов, тревожащих наше повседневное, телесное,— душевное,— духовное бытие:
...Жизнь в промежутке и одновременности различных — и — каждый! — претендующий на всеобщность и единственность,— смысловых спектров, зачастую бытующих в нашем сознании в неузнаваемом, расхожем виде (в пределе, это — античный Эстезис и средневековый Текст; нововременное — «Знание — сила!» и современное — «Сознание есть там, где есть два сознания, дух есть там, где есть два духа»; западное — cogito ergo sum...» и восточное — «Существую действительно, когда не «Я»...»).
...Поступок—как риск перерешения заново исторических судеб...
...Предельный смысл моего бытия, осознанный как ответ на столь же всеобщий и столь вопрошающий смысл,— вопрос и возглас «SОS!», собеседником обращенный — в моем собственном сознании — к моему бытию.
...Разум, находящий истину (в физике, математике, в гуманитарном мышлении) только во взаимообосновании и взаимоотрицании противоположных форм разумения — в общении исторически последовательных, но логически сопряженных философских миров, эстетических замкнутых художественных поэтик.
...Элементарность самодействия вместо нововременной неделимости «действия на...».
...Восприятие эстетического схематизма прогресса — «действие третье, те же, и...» — как всеобщей формы соотнесения исторических эпох, знаний, умений.
...Общение не через анонимный «продукт», но через «произведение» становится не обочиной, но — сквозь магический кристалл— средоточием какой-то единой и всепроникающей социальности.
...Сближение бытовых и бытийных болевых точек нашей жизни. Вышибленность из привычных луз застывшего и неуклонно развивающегося социального бытия — войны, революции, окопы. Выбор своей собственной «малой группы» — как свободное решение очень одиноких людей.
...Разрыв, рассечение ранее плотно сросшихся и слежавшихся регуляторов человеческого поведения: разума и воли, нравственности и поэтики, души и — духа. Необходимость для каждого индивида самому находить живую воду, соединяющую и сращивающую разломы времени. Или — сознательный отказ от поисков живой воды. Мучительный риск — каждый раз заново, чуть ли не каждый день, в трудном решении изобретать «что, как и для чего делать», «почему, зачем и как жить»...
...Научно-техническая революция конца века и неумолимое нарастание нового «социума всеобщего труда», социума «свободного времени», что так насущен теперь во всех сферах деятельности, в общении — сквозь века — одиноких, оторванных от почвы, отъединенных, растущих «корнями вверх» индивидов нашего времени.
Пока — достаточно. Выскажу только сильное предположение: все эти современные стремления и болевые точки сознания и есть исходные, глубинные (еще разорванные и неопределенные) импульсы всеобщего сознания культуры. Существенно также, что сознание всех этих чудовищных сдвигов носит очень странный, и двойственный, и мучительный характер. Наш душевный и духовный мир — в той же мере и с той же силой — тянется к этим феноменам, стремится к ним и тяготится ими, ужасается; начинается отчаянное «бегство от чуда» (еще раз вспомним афоризм Эйнштейна) «самосвободного» бытия (неологизм Хлебникова). Это — бегство от на-пряженностей и ответственностей свободного времени, свободного решения, одинокого бытия «корнями вверх», общения через пустоты веков и поверх удобств бытового «лада»; бегство от жизни «в промежутке» различных смысловых вселенных. Причем если в начале века и преобладало притяжение к полюсу «артистизма» (в понимании Блока), то в конце века господствует бешеный рефлекс бегства от всех этих невыносимых свобод...
...Но вне всех этих невыносимостей остается лишь всунуть душу и тело в прокрустово ложе тоталитаризма... А скрыться куда-то в кержацкую деревню XVII века, или в монашеский скит века XI или — в извечную индийскую нирвану (да еще — надуманные усталым рассудком европейца XX века) — все это просто невозможно; к счастью или к несчастью — это уже другой вопрос.
Но вернусь в спокойную и все же — насущную сферу теории, или, точнее, философии.
Мне кажется, что уже свободное напоминание осмысленных только что фрагментов жизни людей в XX веке — нашей с вами трудной жизни — должно сблизиться в сознании читателя с затаенной интуицией культуры.
Не столь существенно, читали ли мы Шпенглера или Тойнби, понимаем ли мы различие культуры и цивилизации, знаем ли мы культурологические штудии Бахтина или Леви-Стросса. Существенно другое.
Есть особый круг явлений — философствование, искусство, теория, нравственность... (а также тексты и произведения, воплощающие и обратно обрушивающие на наши головы — эти формы освоения мира); такой круг явлений всегда — по меньшей мере, с эпохи античности — существует в нашем бытии и сознании как нечто цельное, связанное, единое; этот феномен (точнее, его внешний контур) и вмещается обычно в нашу интуицию культуры; мы осознаем, далее, что феномен культуры находится в каких-то странных отношениях притяжения и отталкивания, взаимоопределения с иным целостным миром — техники, политики, экономики и т. д. Так вот, во вседневной жизни людей XX века этот особый круг (культура) вышел из берегов, упорно лезет в самое средоточие всех наших забот и тревог, а многие его, казалось бы, обочинные и излишние — в обыденной жизни — признаки, отделяясь от своих извечных форм проявления (художественных поисков, к примеру), претендуют на всеобщность, оказываются определяющими «спорами» (зародышами) нашего сознания, выбора, поступка.
Здесь впервые в истории человечества (нечто похожее, но не в такой предельной форме и только для узкого круга участников платоновского «Пира» было в античности) этот особый круг явлений— культура — может быть определен во всеобщей форме, не в качестве одного из «ответвлений» нашего бытия (надстройки), но — как его (бытия) единственный смысл и замысел.
Если теперь — рефлектирующе и осознанно — сблизить давно известные нам (вне ученых дефиниций) явления культуры и те феномены, что трагически тревожат наше сознание и жизнь в XX веке, то будет возможно очертить исходный феноменологический образ (пока еще не понятие) культуры, всеобщий для всех ее исторических форм, но бытийно сдвинутый в эпицентр нашей жизни, сознания, социальности в XX веке и с особой силой — в канун века XXI.
В XX веке на основе тех трансформаций в бытии и в мышлении, о которых я только что говорил, всеобщее определение культуры возникает на грани изначальных вопросов бытия, на самой грани бытия и небытия культуры,— бытия и небытия человека.
Взгляд, обращенный на «обычный» круг явлений культуры, обнаруживает в нем совсем новые смещения, сдвиги, смыслы.
«Назовем мы кошку — кошкой», назовем те феномены, что заметили в бытии людей XX века, изначальными феноменами культуры.

2. XX век и феномен культуры
Итак, феномен,— пока еще не понятие — культуры, как он осознается (не осознается, мучит наше сознание...) в магматических сдвигах XX века:
1. В XX веке стало необходимым — для Шпенглера и Тойнби, для Леви-Стросса и Бахтина, для подспудного сознания каждого мыслящего человека — осознать и осмыслить какое-то странное и резкое отщепление идеи «культуры» от идей «образования», «цивилизации», «формации»...
Думаю, что именно в соотношении с идеей «образования» (этой исходной отправной точкой логики Гегеля) всеобщий смысл культуры может быть очерчен наиболее сжато и — для начала — образно.
В истории человеческого духа и вообще в истории человеческих свершений существуют два типа, две формы «исторической наследственности». Одна форма укладывается в схематизм восхождения по лестнице «прогресса», или — пусть даже мягче — развития. Так, в образовании, в движении по схематизму науки (но науки, понятой не как один из феноменов целостной культуры, а как единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности нашего Ума) каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя, развивает все положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел наш ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и руки (создавая все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя к все более и более «настоящей» «формации», оставляя внизу до- и пред-историческое бытие человека). В этом восхождении все предшествующее: знание, старые орудия труда, пережившие себя «формации»...— конечно, не исчезает «в никуда», оно «уплотняется», «снимается», перестраивается, теряет свое собственное бытие — в знании и умении высшем, более истинном, более систематизированном и т. д. Образованный человек — это тот, кто сумел «перемотать» в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на «пройденных ступенях», причем «перемотал» в единственно возможном (иначе всего не освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше всего реализуется в «последнем слове» Учебника. В самом деле, какой чудак будет изучать механику по трудам Галилея или Ньютона; математику — по «началам» Евклида, даже квантовую механику — по работам Бора или Гейзенберга (а не по современным толковым учебникам или — сделаем уступку — по самым последним научным трудам).
Это — об «образовании».
Культура строится и «развивается» совсем по-другому, по противоположному схематизму. Здесь возможно оттолкнуться от одного особенного феномена.
Существует одна сфера человеческих свершений, что никак не укладывается в схематизм восхождения (Ньютоново: «Я карлик, стоящий на плечах гиганта» — предшествующих поколений...). Эта сфера — искусство. Здесь — даже «на глазок» — все иначе. Во-первых, здесь нельзя сказать, что, допустим, Софокл «снят» Шекспиром, что подлинник Пикассо сделал ненужным впервые открывать подлинник (обязательно — подлинник) Рембрандта.
Даже резче: здесь не только Шекспир невозможен (ну конечно же) без Софокла или Брехт — без Шекспира, без внутренней переклички, отталкивания, переосмысления, но и — обязательно — обратно: Софокл невозможен без Шекспира; Софокл иначе — но и более уникально — понимается и иначе формируется в сопряжении с Шекспиром. В искусстве «раньше» и «позже» соотносительны, одновременны, предшествуют друг другу, наконец, это есть корни друг друга. Не только в нашем понимании, но именно во все большей уникальности, «уплотненности», всеобщности собственного, особенного, неповторимого бытия.
В искусстве явно действует не схематизм «восходящей лестницы, с преодоленными ступенями», но схематизм драматического произведения.
«Явление четвертое. Те же и... Софья...» С появлением нового персонажа (нового произведения искусства, нового автора, новой художественной эпохи) старые «персонажи» — Эсхил, Софокл, Шекспир, Фидий, Рембрандт, Ван-Гог, Пикассо... не уходят со сцены, не «снимаются» и не исчезают в новом персонаже, в новом действующем лице. Каждый новый персонаж выявляет, актуализирует,— даже — впервые формирует новые свойства и устремления в персонажах, ранее вышедших на сцену; одно действующее лицо вызывает любовь, другое — гнев, третье — раздумье. Число действующих лиц постоянно изменяется, увеличивается, растет. Даже если какой-то герой навсегда уйдет со сцены, скажем застрелится, или — в истории искусства — какой-то автор выпадет из культурного оборота, его действующее ядро все же продолжает уплотняться, сама лакуна, разрыв обретают все большее драматургическое значение.
Такой схематизм художественной наследственности всегда сохраняет свои основные особенности, и схематизм этот коренным образом отличается от схематизма «образования», «цивилизации», формационного развития, как бы их ни понимать.
Схватим одним взглядом все сказанное об искусстве:
а) история сохраняет и воспроизводит здесь «персонажность» слагающихся феноменов;
б) увеличение числа «персонажей» осуществляется вне процедуры снятия и восхождения, но в схематизме одновременности, взаиморазвития, уплотнения каждой художественной монады;
в) обратимость «корней и кроны», «до...» и «после...» означает в искусстве особый тип целостности, «системности» искусства, как полифонического драматического феномена.
И еще один момент, не прямо вытекающий из представленной театральной схемы, но органично с ней связанный. Мой исходный образ предполагает еще одно (?) действующее лицо, точнее, некое «многоместное множество» действующих лиц. Это — зритель, слушатель художественного произведения. В театральном действе соучастие этого «действующего лица» особенно наглядно, но это активное творческое бытие не менее необходимо, насущно, органично для любого произведения любой формы искусства. Зафиксируем на мгновение слово «произведение» и пойдем дальше, пока что подчеркивая только особый «схематизм» «наследственности» в истории и реальном бытии произведений искусства. Если история искусства — это драма со все большим числом действующих и взаимодействующих лиц, если все эти Лица (авторы, стили, художественные эпохи) действительно и действенно одновременны, действительно и напряженно сопрягают время прошлое (во всей его самобытийности) и время настоящее, причем — в средоточии этого мгновения, то все это осуществляется как раз в общении «сцены и зрительного зала», или — автора поэмы и ее далекого — сквозь века — молчаливого читателя... Культуры — и того, кто ее (со стороны) воспринимает...
Не буду сейчас дальше развивать эту мысль.
Если хотите, называйте очерченный схематизм «прогрессом», или «развитием»... Сейчас существенно исходно отличить схематизм «наследственности» в искусстве: «Явление четвертое... Те же и Софья...» — от схематизма «восхождения» («Карлик на плечах гиганта...»). Это — в искусстве.
Но в XX веке с особой силой обнаруживается, что такой схематизм истории искусств есть лишь особый и особенно наглядный случай некоего всеобщего феномена — бытия в культуре. Причем — бытия в культуре как в целостном Органоне. И этот Органон не распадается на «подвиды» и непроницаемые «отсеки».
Наш взгляд, обостренный современной жизнью (теми сдвигами, о которых я выше говорил, а в заключение скажу еще определеннее), безошибочно замечает: тот же феномен, что и в искусстве, действует в философии. Аристотель существует и взаиморазвивается в одном (?) диалогическом (?) культурном пространстве с Платоном, Проклом, Фомой Аквинским, Николаем Кузанским, Кантом, Гегелем, Хайдеггером, Бердяевым.
Но это одно пространство явно «не-евклидово», это — пространство многих пространств. Платон имеет бесконечные резервы все новых и новых аргументов, ответов, вопросов в споре с Аристотелем: Аристотель также обнаруживает бесконечные возможности «формы форм», отвечая на возражения Платона. Кант бесконечно содержателен и осмыслен в беседах с Платоном, Гегелем, Гуссерлем, Марксом... Философия — как феномен культуры — также мыслит в схеме: «Те же... и Софья». Это — опять-таки драма со все большим числом действующих лиц, и бесконечная уникальность каждого философа раскрывается и имеет философский смысл, только в одновременности и во взаимополагании философских систем, идей, откровений. Если говорить более крупными блоками: философия живет в сопряжении и одновременном взаимопорождении разных форм бесконечно-возможного бытия и разных форм его понимания.
Я не отрицаю — иногда возможно и даже необходимо распределить философские системы в восходящий, гегелевский ряд. Но тогда это будет феномен цивилизации, или, точнее, цивилизационный «срез» культуры Нового времени. Именно и только в одновременности и бесконечной диалогической «дополнительности» каждого из философов на «Пиру» Платоновой и вообще философской мысли философия входит в единую полифонию культуры.
В сфере нравственности XX век обнаруживает тот же феномен «трагической пьесы» («те же и Софья...»), или «годовых колец в стволе дерева». Современная нравственность есть сопряжение, нравственная историческая памятливость (и диалог, беседа) различных нравственных перипетий, сосредоточенных в разных образах культуры,— Героя античности,— Страстотерпца и Мастера средних веков,— Автора своей биографии в романной остраненности Нового времени. Здесь перипетийна исходная нравственность.
Рок и характер (античность); исповедальная грань земной жизни и потусторонней вечности (средние века); открытость моей смертной жизни — в бесконечность временных причинных сцепок и, с другой стороны, полная ответственность и за начало моей жизни — «Быть, или не быть...» Гамлета,— и за ее завершение, за ее замкнутость «на себя» (Новое время). Но не менее перипетийно — в точке взаимопорождения, начала — и само общение, взаимопредполага-ние этих перипетий в душе современного человека. И это не «релятивизм» и даже не «вариативность» морали, но — полный объем моей личностной ответственности за судьбы и смыслы жизни людей иных культур, иных смысловых спектров. Это уже не мораль «терпимости» (пусть живут, как могут...), но нравственность включения в мою совесть предельных вопросов бытия других людей, их ответной вести в моей собственной судьбе (См. детальнее: Библер В. С. Нравственность. Культура. Современность. М.).
Но продолжим наше сопоставление. Сознание, пробужденное XX веком, замечает, что в том же едином ключе — и скажу определеннее— в ключе культуры — необходимо сейчас понимать и развитие самой науки, еще недавно породившей схему «восходящего развития», уплотнения знаний и т. д. «Принцип соответствия», идея «предельного» перехода, соотношение дополнительностей, парадоксы теории множеств в математике, вообще — парадоксы обоснования начал математики — все это заставляет утверждать: наука также может и должна быть понята и развиваема как феномен культуры, то есть (теперь отважимся сказать — то есть...) как взаимопереход, одновременность, разноосмысленность различных научных парадигм, как форма общения античных — средневековых — нововременных форм ответа на вопрос: что есть «элементарность», «число», «множество» и т. д.? Снова тот же культурологический парадокс:
Не обобщение, но общение различных форм понимания — вот формула движения к всеобщности в современных позитивных науках.
Но тот же схематизм общений (не обобщения) различных всеобщих и уникальных форм бытия действует в конце XX века и в определении «производительных сил» (ориентация на свободное время, на время «самоизменения» не только в духовном, но и в так называемом «материальном» производстве, в индивидуально-всеобщем труде) (См. первую часть работы).
В общении различных «формаций» (ср. конвергенция). В элементарных ячейках современной социальности (особая роль малых, динамичных групп и полисов). В странном взаимовлиянии различных форм современного — стремящегося к всеобщности— гуманитарного мышления. В этой всеобщности и атом, и электрон, и космос понимаются так, как если бы это были произведения, смысл которых актуализируется в челноке различных форм разумения.
Однако общение и бытие в культуре (по схематизму: «Явление четвертое. Те же и Софья...») совершаются не линейно, не в профессиональном отщеплении — философ с философом, поэт с поэтом...— но в контексте целостных исторических «пьес» — античной, средневековой, нововременной, западной, восточной...
Культура — трагедия трагедий, когда одна — в другую (как в китайской костяной головоломке) вточены многообразные шаровые поверхности драматического действа и катарсиса; когда реальное общение и взаиморазвитие отдельных персонажей осуществляется как общение и диалог различных трагедий.
Обращу внимание на два таких сопряжения.
Так, все названные феномены культуры — искусство, философия, нравственность...— имеют действительно культурный смысл не перечислительно, но — конструктивно, в Органоне данной культуры. Внутри каждой культуры искусство, философия, нравственность, теория также приобретают свою особую «персонажность», персонализируются в общении друг с другом, на грани этих различных форм бытия в культуре. Здесь действующие лица: Поэт, Философ, Герой, Теоретик, постоянно погружающие в себя свой внешний диалог. Между этими действующими лицами складывается своя трагедия, со своим единством места, времени, действия. Платон современен Канту и может быть его Собеседником (в культуре) лишь тогда, когда Платон понят в своем внутреннем общении с Софоклом и Евклидом; Кант — в общении с Галилеем и — Достоевским.
Но если так, то угадывается еще один, возможно — конечный, или изначальный,— трагедийный строй.
Эта культура способна жить и развиваться (как культура) только на грани культур (См. основные работы М. М. Бахтина), в одновременности, в диалоге с другими целостными, замкнутыми «на себя»—на выход за свои пределы — культурами. В таком конечном (или изначальном) счете действующими лицами оказываются отдельные культуры, актуализированные в ответ на вопрос другой культуры, живущие только в вопрошаниях этой иной культуры. Только там, где есть эта изначальная трагедия трагедий, там есть культура, там оживают все, вточенные, встроенные друг в друга, трагедийные перипетии. Но совершается это общение (и взаимопорождение) культур только в контексте настоящего, то есть для нас —в культуре конца XX века.
Причем вся данная культура (скажем, античности) должна быть понята как единое произведение, созданное и пересоздаваемое одним (воображаемым) автором, адресованное насущному и невозможному «читателю» — в канун века XXI. Итак, мы снова зафиксируем слово «произведение» и пойдем дальше.
2. Первый феноменологический образ (не хочется говорить — «признак») культуры неявно перерастает в новый целостный образ, в новый круг представлений.
Культура есть моя жизнь, мой духовный мир, отделенный от меня, транслированный в произведение (!) и могущий существовать (больше того, ориентированный на то, чтобы существовать) после моей физической смерти (соответственно после «физической смерти» данной цивилизации, формации) в ином мире, в живой жизни людей последующих эпох и иных устремлений. Отвечая на вопрос: «Что есть культура?» — мы всегда — до конца сознавая это или нет — отвечаем на другой вопрос: «В какой форме может существовать — и развивать себя — мой дух, и моя плоть, и мое общение, и насущная — в моей жизни — жизнь близких людей после моей (моей цивилизации) гибели, «ухода в нети»?.. Ответ — в форме культуры. Великий русский мыслитель М. М. Бахтин всегда настаивал, что смысл любому нашему высказыванию всегда придает ясное понимание того, на какой вопрос (обращенный ко мне—-явный или тайный) отвечает это высказывание, это утверждение. Так вот, культура не только понимается, но и возникает (как культура) в попытках ответить (и самому себе, своими деяниями и творениями) на вопрос о рукотворных формах «потустороннего бытия». Бытия в других мирах, в иных, отстраненных, остраненных, заранее воображенных культурах. И здесь не существенно, что я — в своем непосредственном бытии в культуре — могу обращаться к моим непосредственным Собеседникам и Современникам. Существенно то, что и в этих, наиболее, кстати, напряженных, ситуациях я обращаюсь к своему Собеседнику так, чтобы он смог воспринять меня — в моем произведении — и тогда, когда я исчезну из его сиюминутного кругозора (выйду из комнаты, уеду в другой «полис», уйду из жизни). Чтобы он воспринял меня как бы («как если бы»...) из другого, бесконечно отдаленного мира. Но сие означает также и особую обращенность культуры вовне, ее сквозную адресованность в иное (и — вполне земное) бытие.—
Это означает острую необходимость быть — навеки — вне собственного бытия, быть в ином мире. В этом смысле культура — всегда некий Корабль Одиссея, совершающий авантюру плавания в иной культуре, оснащенный так, чтобы существовать вне своей территории (Ср.: Бахтин М. М. Культура собственной территории не имеет).
Но если уж вспомнились античные образы, скажу еще так: каждая культура есть некий «двуликий Янус». Ее лицо столь же напряженно обращено к иной культуре, к своему бытию в иных мирах, сколь и внутрь, в глубь себя, в стремлении изменить и дополнить свое бытие (в этом смысл той Проецирование насущного Собеседника в ином мире (каждая культура — это возглас SОS, обращенный к другой культуре; предполагает, что этот мой Собеседник насущен мне больше, чем собственная жизнь. Вот та основа, на которой вырастают две дополнительные интуиции «бытия в культуре».
Во-первых. В культуре возникает решающее, заторможенное и замкнутое в плоти произведений — несовпадение автора (индивида) с самим собой. Все мое сознание преображается этой обращенностью «извне» — «в-меня» — моего «другого Я», моего насущного читателя, отдаленного (во всяком случае, по замыслу) в вечность. Ясно, что для читателя (зрителя, слушателя...) таким насущным, «другим Я» («Ты»...) оказывается автор произведения культуры... Это несовпадение, эта возможность видеть «со стороны» мое собственное бытие, как бы уже завершенное и отдаленное от меня в произведении,— это и есть изначальное основание идеи личности. Личность — та ипостась индивида, в горизонте которой он способен перерешить свою — уже предопределенную привычками, характером, психологией, средой — судьбу. Итак, индивид в горизонте культуры — это индивид в горизонте личности.
Во-вторых. В общении «через» плоть произведения каждая личность — автор и читатель — формируется, назревает «на горизонте» как — потенциально-особая и неповторимая культура. Как особый бесконечный мир возможных перевоплощений этого — свободно предполагаемого произведением — общения. Общение в культуре, то есть бытие в культуре,— это всегда — в потенции, в замысле— общение между различными культурами. Даже если мы оба (автор и читатель) живем в одной и той же культуре.

3. Понятие культуры.
Культура как общение культур. Мир впервые
Предположу теперь, что феноменологический образ (еще не понятие) культуры возник в сознании читателя. Точнее, сосредоточился из тех внутренних интуиции, что, как я предполагаю, всегда присущи всем современникам конца XX века.
Тогда — если это произошло — попытаюсь кратко очертить смысл понятия, или — лучше — идеи культуры.
Переход от образа культуры к понятию (и — далее — идее) культуры имеет — в логике культуры — следующий смысл.
Это — смысл трех, переходящих друг в друга и обосновывающих друг друга всеобщих определений того, что есть культура (пока еще это не ответ на вопрос, как возможна культура). Каждое из таких определений, доведенное до предела, трансформируется в иное, столь же всеобщее определение, образуя в цельности некий континуум идеи начала культуры.
Вот эти три определения, дающие, как я полагаю, в совокупности единое понятие культуры:

Первое определение культуры (почти тавтологическое, фокусирующее тот образ культуры, что был намечен выше):
Культура есть форма одновременного бытия и общения людей различных — прошлых, настоящих и будущих — культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур (каждая из которых есть... См. начало определения).
И — несколько дополнений: время такого общения — настоящее; конкретная форма такого общения, такого со-бытия (и взаимопорождения) прошлых, настоящих и будущих культур — это форма (событие) произведения; произведение — форма общения индивидов в горизонте общения личностей; форма общения личностей как (потенциально) различных культур.
В этом определении смысл культуры в жизни человека осмыслен, во-первых, на грани различных культур, в момент (в точке) их взаимоперехода, и — уже в этом плане — изначален, раскрывает момент, в котором культура определяет самое себя. Этот момент крайне важен для реального понятийного определения культуры. Во-вторых, это определение дает тот «логический круг», что не только не отрицает, но составляет суть новых логических определений, свойственных логике культуры, ее пониманию понятия. В-третьих, это определение дает единство предметного смысла логики культуры (идея произведения) и ее основных идеализации, возможность развертывания различных культур в процессе общения автора и «читателя» произведений культуры. В-четвертых, это определение дает исток основных идей новой логики, как логики общения (а не обобщения) всеобщих понятийных систем. И наконец, самое основное — только понимание культуры как формы общения культур есть основание перехода ко второму, столь же всеобщему определению, ответу на вопрос, что есть культура?

Второе определение культуры.
Культура — это форма самодетерминации индивида в горизонте личности, форма самодетерминации нашей жизни, сознания, мышления; то есть культура — это форма свободного решения и перерешения своей судьбы в сознании ее исторической и всеобщей ответственности.
Об этом смысле культуры в жизни человека дальше я скажу специально, поскольку этот смысл особенно напряжен и естествен в конце XX века. Именно этому смыслу — и прежде всего его понятийной логике — посвящена вторая часть моей работы.

И, наконец, третье определение культуры:
Культура —это из-обретение «мира впервые» ( Ср. стихотворение Бориса Пастернака «Урал впервые», дающее как бы звуковой, ритмический образ «впервые-сотворения» мира).
Культура — в своих произведениях — позволяет нам — автору читателю — как бы заново порождать мир, бытие предметов, лк дей, свое собственное бытие — из плоскости полотна, хаоса красок, ритмов стиха, философских начал, мгновений нравственного катарсиса. Вместе с тем в произведениях культуры этот, впервые творимый, мир с особой несомненностью воспринимается в его извечной, независимой от меня абсолютной самобытийности, только улавливаемой, трудно угадываемой, останавливаемой на моем полотне, в краске, в ритме, в мысли.
В культуре человек всегда подобен Богу в афоризме Поля Валери: «Бог сотворил мир из ничего, но материал все время чувствуется». Вне этой трагедии и иронии культура невозможна; всякий разговор о культуре становится пустышкой и риторикой.
Причем именно понимание культуры в определении «мир впервые» является — логически — исходным основанием и первого определения (общения на грани культур), и второго определения (возможность самодетерминации) культуры.
Именно в этом определении становится особенно явным, что предметным основанием всех «срезов» и «проекций» идеи культуры выступает сфера произведений как неделимых единиц («атомов», «монад») бесконечного культурного бытия.
Произведение — вот ответ на вопрос: «Что значит быть в культуре,— общаться в культуре,— самодетерминировать свою судьбу в напряжениях культуры,— порождать в культуре — мир впервые...» Вот почему я так упорно, начиная с первой страницы, тормозил внимание читателя на этом понятии. Но что такое произведение? Думаю, что, не прибегая к дефиниции, но раскрывая культурный смысл жизни произведений, я уже ответил на этот вопрос.
И все же совсем вкратце напомню, в каком контексте вводилась идея произведения.
(1) Произведение — в отличие от продукта (потребления)/ предназначенного, чтобы исчезнуть, или от орудия (труда), могущего работать в любых умелых руках,— есть отстраненное от человека и воплощенное в плоть полотна, звуков, красок, камня собственное бытие человека, его определенность как этого, единственного, неповторимого индивида.
(2) Произведение всегда адресовано; точнее, в нем, в его плоти, адресовано мое — авторское — бытие. Произведение осуществляется— каждый раз заново — в общении «автор — читатель» (в самом широком смысле этих слов). Это — общение, воплощенное в «пло (т) -скость» (плоть... плоскость...), предполагающее и полагающее — вновь и вновь — воображаемого автора и воображаемого читателя.
(3) В общении «на основе» произведения (когда его участники могут и, по сути дела, должны находиться на бесконечном — во времени и пространстве — расстоянии друг от друга) мир создается заново, впервые — из плоскости, почти — небытия — вещей, мыслей, чувств, — из плоскости холста, хаоса красок, ритма звуков, слов, запечатленных на страницах книги. Произведение — это застывшая и чреватая форма начала бытия.
Но в ключе актуального создания произведений возникает (решающая для XX века) форма понимания бытия, космоса, вещей, «как если бы...» они были произведением. Так складывается онто-тогия и философская логика культуры.
Теперь возможно вернуться к понятию культуры и к тому исходному образу культуры, что намечен в начале этого очерка. Понимание произведения как феномена культуры и понимание культуры как сферы произведений — два эти понимания «подпирают» и углубляют друг друга.
Бытие в культуре, общение в культуре есть общение и бытие на основе произведения, в идее произведения. (Но это краткое определение имеет смысл, лишь впитав в себя целостное определение культуры.)

* * *
Каждое из этих трех осмыслений культуры единственно и всеобще, оно вбирает в себя все «признаки» и «феномены» культуры. Культура целостна и едина, я говорю лишь о «трех осмыслениях» этой целостной, неделимой культуры — в жизни и сознании человека. Мои определения не подразделяют культуру на какие-то отдельные отсеки, но являют собой разные осмысления единого целостного ядра.
Только определив это ядро культурного бытия, возможно углубиться в «бытие-возможность» культуры, в домен философской логики. Эта проблема детальнее (но все же крайне сжато) продумана в Заключении. Там я попытаюсь показать, что различные определения теории культуры имеют логический смысл, понятые на грани с основными идеями философской логики культуры. Определение культуры как особой формы общения культур—это грань всеобщей логической идеи диалога логик (1). Определение культуры как феномена самодетерминации — это грань всеобщей логической идеи «трансдукции» (взаимоперехода и взаимообоснования логик) (2). Идея культуры как «мира впервые» — это грань коренной всеобщей логической идеи логики парадокса, идеи логики начала логики (3).
Сейчас я не буду говорить об этих гранях специально и тем более не буду анализировать взаимопереходы «теории культуры» и «логики культуры». Однако в подтексте именно такой анализ будет направлять все мое изложение, будет наполнять понятийным смыслом все Еще раз напомню, что в настоящей работе речь пойдет в основном о втором определении культуры (самодетерминация личности), причем исключительно в связи с проблемой «XX век и бытие в культуре».
Первое — диалогическое (бахтинское...) —определение очерчено здесь лишь в форме схематизма — в цепочке достаточно сжатых утверждений,— логическое осмысление и краткое содержательное наполнение которых спроецировано в проблематику самодетерминации.
Третье определение («мир впервые») обозначено совсем кратко. Однако вкратце «назвать» все эти определения кажется необходимым; иначе наша речь о силах самодетерминации будет непонятна и разорвет свой действительный контекст (За тот образ культуры, что здесь намечен, я, конечно, несу полную логическую ответственность, но для меня этот образ и понятие есть вывод из тех историко-культурных, культурологических и философских штудий и концепций, которые были развиты в XX веке Шпенглером и Тойнби, Леви-Строссом и Роланом Бартом, Романом Якобсоном и М. М. Бахтиным, Опоязовцами и С. С. Аверинцевым, Л. М. Баткиным и Ю. М. Лотманом, В. В. Ивановым, А. Я. Гуревичем и И. Е. Даниловой и многими другими исследователями. Замечу только, что в концептуальном плане я ближе всего к идеям М. М. Бахтина и (как ни странно такое сближение) —к идеям Опоязовцев. Понимаю, что многие из названных сейчас философов и историков культуры были бы несогласны с моими выводами, с предложенным здесь пониманием.
Но это уже другой вопрос, и это не снимает моей субъективной зависимости от историко-культурного взрыва XX века, когда и историческая наука и философское размышление также сдвигаются к полюсу культуры).
Не имея возможности входить в логические тонкости намеченных трех моментов (определений) понятия культуры, я сейчас вернусь к феноменологии культуры в первом ее определении и намечу некоторые выводы из первого определения, существенные для идей самодетерминации. Это будет своеобразное скрещение понятийного и образного осмыслений культуры общения.
Итак, первое определение (осмысление) культуры. Культура — это особая форма общения и одновременного бытия людей прошлых, настоящих и будущих культур (это не логический «круг», Именно в контексте культуры индивиды могут общаться и жить в горизонте личности, в горизонте общения личностей (Личность я понимаю не как некое наличное состояние (по схеме: «такой-то, X, есть личность, а такой-то, У, не есть личность...»), но как некую регулятивную идею бытия индивида в культуре, как идею обретения, реализации, актуализации своего — всеобщего, единственного, отдельного (см. ниже)—духовного мира. Индивид всегда индивид, но он всегда (в той или иной мере) живет в «горизонте личности»,— и в этой мере он живет в сфере культуры)…»

Продолжение «Отрывков из книг…» (11) по адресу: http://improvement.ru/discus/messages/14/394.html?1097940224

---

Add a Message

			This is a private posting area. A valid username and password combination is required to post messages to this discussion.
Username:
Password:

---

ГЛАВНАЯ КОНСАЛТИНГ ТМ-СООБЩЕСТВО ЛИЧНЫЙ ТМ БИЗНЕС-ТМ

О сайте О компании Школа Форум Рассылки Карта Поиск Контакты Написать нам

	© 2007 Архангельский Г.А.	Правовая информация